Но полем для самых кровопролитных битв были наши тексты, тексты всех корреспондентов. Питер был скрупулезным и вспыльчивым редактором, он часто менял их в самый последний момент, заставляя корреспондентов лихорадочно метаться, когда до эфира оставались считаные минуты. Даже когда он делал замечания скорее огорченным, чем раздраженным тоном, я понимал, что он наслаждается своим положением. У него был набор правил, которые каждый корреспондент приучался соблюдать после этапа унижений: не начинать предложение с «но», не говорить «как», если его можно заменить на «например», и никогда не использовать фразу «тем временем».
Но я ни в коем случае не хочу сказать, что правила Питера были самодурством. Поработав с ним некоторое время, я понял, что он просто очень внимательно делал свою работу. Он считал, что находится на привилегированной позиции, обладает священным доверием публики и защищает демократию. Как прирожденный диссидент, он ожидал от нас агрессивного поведения в отношении власти. Это относилось и к нашему начальству, кроме, конечно, его самого. В самом начале нашей совместной работы я предложил ему сюжет о лечении умственно больных заключенных. Питер сам помог мне доработать его и пустил в центральной части эфира. Затем он дал мне новые задания для расследования, среди которых были изнасилования в тюрьмах и травля консерваторов в кампусах американских колледжей. Я чувствовал себя под крылом великолепного, но свирепого и непредсказуемого дракона.
Очень часто вдохновляющие черты Питера было сложно заметить за его темпераментом, особенно в считаные минуты до эфира, когда начиналась бешеная борьба с репортерами. Он настаивал на том, что самостоятельно должен проверять тексты. Иногда такая проверка означала полное перекраивание всего материала безо всякой веской на то причины. Иногда отдельные части вырывались из нашего материала и попадали в тексты Питера. Корреспонденты (некоторые все-таки снисходили до разговора со мной) часто жаловались, что чувствуют себя так, словно по ним прошелся ураган «Питер». Уровень критики мы связывали с его настроением, либо с личным отношением к тебе в данную минуту. Он был, по нашему общему, мнению взрывоопасной смесью прирожденного таланта и разрушительной неустойчивости. Только однажды я получил от него текст без отметок красной ручкой, и я сохранил его.
* * *
Я мог долго пребывать в потрясении от своего взлета на уровень АВС, но так можно было упустить полученную возможность. Я быстро пережил фазу «смотрите, смотрите, меня пропускает охрана» и сосредоточился на изучении внутреннего климата. Здесь почти все соперничали друг с другом – и подразделения, и ведущие, и руководители. Приближаться к какой-либо группировке было рискованно.
Моя тактика основывалась на девизе моего отца: «Риск – это плата за безопасность». Доктор Джей Харрис, большой мастер по части заламывания рук и скрежета зубовного, с помощью этой фразы пробился через всех отъявленных неудачников мира академической медицины. Моя мама несколько спокойнее относилась к своей карьере, такой же стрессовой. У нас дома шутили, что это из-за того, что папа еврей, а мама – нет.
Я не был подвержен национальным стереотипам и очень серьезно относился к девизу папы. С самого детства я был жучком-точильщиком, неутомимым исследователем, я постоянно что-то изучал – например, если долго давить на синяк, он будет продолжать болеть? От отца меня отличало то, что он был неисчерпаемым источником доброты, он применял свои умения только на пользу своих пациентов, подопечных и детей. Я же был нацелен на карьеру. Все в моей жизни зависело от баланса между потраченными нервными клетками и удовлетворенностью от полученного результата. С одной стороны, я был полностью уверен, что для поддержания любого достижения необходимы постоянная бдительность и самобичевание. Возможно, это объясняется эволюцией – пещерные люди, которые анализировали пережитую опасность, впоследствии чаще выживали. С другой стороны, я хорошо понимал, что такая установка могла сделать жизнь более долгой, но менее счастливой.
Однако на АВС любые попытки достичь этого баланса заканчивались провалом. Я был молод и, чтобы проявить себя перед лицом всеобщего скептицизма в чужой среде, мне нужно было в три раза больше работать. Однажды вечером, когда я стоял перед камерой и ждал начала прямого эфира в передаче Питера, его руководитель подошел ко мне и сказал на ухо: «Ты выглядишь как бар-мицва
[4]
, которого фотографируют». Чтобы добиться уважения, я постоянно предлагал сюжеты, был безжалостно критичен к самому себе, работал по ночам, по утрам и в выходные, даже если для этого приходилось жертвовать важными событиями – свадьбами друзей или семейными праздниками.
АВС был плодородной почвой для развития моей мании. У них даже был девиз, который мне очень нравился: «Ты хорош ровно настолько, насколько хорош твой последний сюжет». Попасть в эфир было не так-то просто. Каждый вечер в передачу попадали 7–8 сюжетов от корреспондентов, и большинство из них были на строго определенные темы, например о Белом Доме. За оставшиеся сюжеты сражались 50 корреспондентов. В моей голове крутилась одна и та же пластинка: «Сколько у меня сюжетов на этой неделе? Как ко мне сейчас относится Питер? Что я могу еще приготовить?» Просто невероятно, насколько сильно моя самооценка зависела от ответов на эти вопросы.
Весь первый год я делал упор на сюжеты «в конце книги» – те, что выходили сразу после первой рекламной паузы. Это могло быть что угодно – от расследований и углубленных экскурсов в какую-то тему до несерьезных и милых вещиц. Я понял, что несмотря на битву за главные, самые горячие новости, эта ниша требовала умного подхода. Помимо расследований я готовил сюжеты о том, что происходит в Интернете, и красочно рассказывал о пересчете голосов во Флориде на выборах Буша и Гора.
Примерно через год после моего вступления в должность Питер позвал меня в свой кабинет, чтобы рассказать о новом задании. Он сидел за кленовым столом, а я утонул в слишком мягком диване, который совершенно точно был разработан тем же дизайнером, что испанский сапог и дыба
[5]
. Заявление Питера было неожиданным и неприятным. Он хотел, чтобы я делал сюжет только на тему религии. Вообще эта тема была исключительным правом Питера. Незадолго до этого он сделал пару специальных выпусков о жизни Иисуса и Святого Павла. Критики оценили их очень высоко, да и публике они понравились. Он также покровительствовал Пегги Вемейер, первой в истории журналистки, занимавшейся на новостном телевидении только религиозными репортажами. Но сейчас Пегги, миловидная светловолосая евангелистка из Техаса, уходила с должности, и Питер решил, что я должен взять на себя ее обязанности. Как самый благочестивый атеист, я попытался возразить. Но мне не хватило смелости сказать прямо, что вера – последнее, что меня интересует. Его это не убедило, и разговор был окончен. Дело сделано.
Спустя несколько месяцев я сидел в маленьком самолете на взлетной полосе в Форд-Вейне, штат Индиана, после съемок молодежных групп в церкви. Парень в передней части салона положил свой сотовый, обернулся и сказал всем, что Башни-близнецы горят. Это было 11 сентября 2001 года, и все гражданские авиарейсы были задержаны на неопределенное время. Было ясно, что в Нью-Йорк мы не летим. У меня зазвонил сотовый, и согласно новым инструкциям я должен был добраться до города Шанксвилль, штат Пенсильвания – как раз там упал самолет рейса 93, захваченный террористами.
