Ответа на свой вопрос я так и не получила: на середине истории Манюня внезапно осеклась и во все глаза уставилась на Алекса, только сейчас его заметив.
— Это Александр, — представила я. — Он был со мной, когда ты позвонила, и вызвался помочь.
Лицо приятельницы на миг дрогнуло в растерянности, но уже в следующую минуту она польщенно пробормотала:
— Очень приятно, молодой человек. Спасибо, что приехали.
Затем она многозначительно взглянула на меня. Она узнала Алекса по той фотографии на мобильном, которую я ей показывала. Сейчас даже пожар в квартире отошел на второй план: подруга с интересом переводила взгляд с Алекса на меня, оценивая нашу пару, и, судя по улыбке, тронувшей ее бледные губы, увиденное ей нравилось.
Я как-то не задумывалась раньше, как мы с Алексом смотримся вместе. Я всегда представляла рядом с ним ту загорелую живую девушку, которой я быть не могла. Но сейчас я пожалела, что рядом с нами нет зеркала. Или хотя бы витрины магазина. Пусть наши отношения будут коротки и стремительны, пусть у нас с Алексом нет никакого будущего, но сейчас у нас есть настоящее. И я захотела взглянуть на нас со стороны. Быть может, даже сделать снимок. Когда все закончится, у меня останется доказательство того, что все это не приснилось, а было на самом деле. Со мной.
— Давайте уже пройдем внутрь, — предложил Алекс. — Посмотрим, чем там можно помочь.
Мы шагнули за порог, и я не смогла сдержать возгласа при виде беспорядка, который царил уже в коридоре. Ведь я навещала Манюню на днях, и ничто не предвещало погрома! Сейчас же в коридоре валялся перевернутый табурет, а зеркало на стене покосилось и было испачкано сажей.
Проходя по коридору мимо жилой комнаты с кроватью, старомодной чешской стенкой и телевизором, я с облегчением отметила, что там ничего не пострадало. Однако в кухне нас ждало самое впечатляющее.
Я ахнула, угодив ногой в мутную лужицу, Алекс кашлянул в кулак, Манюня шумно вздохнула. И было отчего! Грязный пол был весь в шлепках пены, оставшейся после тушения пожара. Бежевые обои в цветочек почернели неровными пятнами. На открытых окнах, впускавших прохладный воздух с улицы, трепетали обгоревшие занавески, похожие на почерневшие бинты. У стены стоял обуглившийся обеденный стол. Такая же участь постигла и два деревянных стула с табуреткой, которые, перевернутые, валялись тут же. Останков утюга даже не было видно. Похоже, от виновника возгорания сохранился только шнур с розеткой, валявшийся под ногами. Возле умывальника, брошенные в кучу, лежали перепачканные сажей кухонные полотенца. В угол откатилось пластиковое ведро: очевидно, Манюня сначала думала погасить пожар своими силами, но, потерпев неудачу, бросилась звонить пожарным. Кухня теперь, конечно, совершенно непригодна, придется делать ремонт. Но хотя бы другие помещения не пострадали.
— Ничего, — оптимистично заключила я, — могло бы быть куда хуже. Самое главное, что с тобой все в порядке.
Манюня благодарно мне улыбнулась, а Алекс шагнул в кухню и взял в каждую руку по почерневшему стулу, с которых стекала вода.
— Это надо выбросить, — решительно заявил он. — А ты, Лиз, пока займись уборкой.
Мы с Манюней посторонились, пропустив его в коридор. И когда его шаги стихли, потрясенно переглянулись.
— Хороший мальчик, — осторожно заметила подруга.
— Хороший, — вздохнула я и с тоской уточнила: — Но — мальчик!
— Так ведь и ты, Лизавета, еще не старушка, — мягко улыбнулась Манюня.
— Он человек, — угрюмо сказала я.
— Так и ты с ним становишься человечней.
Я хотела возразить, но прикусила губу. Она права. В тот вечер, когда я приняла Алекса за охотника, я уходила из бункера с мыслью о том, что охотнику не жить. Позднее, когда Алекс хлопотал на кухне, готовя кофе, я уже жалела о том, что его не спасти. Жалость — человеческая реакция, не свойственная вампирам. Долгие годы мне не было жаль тех рабочих, которые так и не вышли из подземелья, построенного для нас. Я, как и мои родственники, воспринимала их как угрозу нашей безопасности, которую следовало устранить. Теперь, впервые за долгое время, меня начала грызть совесть. Ведь у них были родные, семьи, жены, дети. Многие из них были совсем молоды. Любовь — тоже человеческое чувство. Отношения Макса и Маши не сравнить с отношениями между моими родителями или между другими супружескими парами наших родственников. Для вампира супруг — надежный партнер, с которым удобно жить и охотиться. А между Максом и Машей было волшебство… То, которое давно забыли мои родители. То, которое зажег в моем мертвом сердце Алекс.
Заслышав на лестнице его шаги, я схватилась за ведро, чтобы собрать пену с водой на полу. Алекс одобрительно улыбнулся мне, и моя душа запела. Никогда в своей жизни я не занималась уборкой. А сейчас, диву даюсь, захотелось! Алекс тем временем взялся за стол.
— Давай помогу! — Я с готовностью шагнула к нему.
Он решительно остановил меня:
— Это не женское дело.
Я хотела возразить, что подниму громоздкий стол одной рукой, но вовремя прикусила язык. Алекс не подозревает о моей сверхъестественной силе. Я для него юная девушка Лиза — хрупкая и беззащитная. Как же это все-таки приятно!
Манюня умильно улыбнулась, глядя на нас взглядом доброй бабушки. Алекс сходил к соседям, вызвал на подмогу коренастого мужика лет сорока в растянутых на коленках спортивных штанах.
— Тяжелый! — крякнул сосед, приподнимая стол со своей стороны.
— Уж я, Михалыч, отблагодарю, не обижу, — с готовностью пообещала Манюня.
Сгоревший стол, жалобно скрипнув в сильных мужских руках, отправился в последний путь до помойки. А я торопливо забегала по кухне, наводя порядок.
— Да что ты, Лизонька! — переполошилась Манюня. — Не княжеское это дело — полы мыть!
— Маня, ты только покажи, как, — попросила я, не зная, с какой стороны браться за тряпку, но горя желанием овладеть этой нехитрой, но важной в хозяйстве наукой.
У нас всегда, во все времена были слуги, которые и поддерживали порядок в доме. С тех пор как мы переехали в бункер, родители соблюдали тайну нашего жилища. Так что уборщиц, которые переступали порог подземелья, по окончании трудов ожидала участь рабочих, которые его строили. А мы даже не отправлялись на охоту: ведь ужин сам приходил к нам в убежище. Когда с нами сразу после превращения поселилась Инна, разразился скандал. В Инне еще было слишком много человеческого. Она пришла в ужас от того, как мы поступаем с прислугой, и поклялась, что займется уборкой, взяв с нас слово, что с убийствами невинных покончено. С тех пор уже двадцать семь лет мы держим свое слово, а она — свое. Инна, даже когда не жила с нами в бункере, регулярно приходила к нам убираться. А я так и не научилась марать руки — так же как и Лидия, твердо убежденная в том, что женщина создана для любви и восхищения, а не для уборки. Домашняя работа казалась мне пожизненной каторгой, на которую обречены почти все современные женщины. И вот теперь эта каторга показалась мне раем — рядом с Алексом я была готова стать такой, как все.
