— А теперь, — заявил он наконец, — поговорим о вещах, которые едва ли будут интересны дамам.
Он встал, простился с Марианной и Маргаритой и отправился в сопровождении Гастингса в его кабинет.
— Вы создали нечто великое, сэр Уоррен, — начал Питт, когда оба сели у письменного стола. — А кто создает великое, у того всегда много врагов, но у него найдутся и друзья, если он их будет искать и подавать им руку.
— Ваша светлость должны знать из собственного опыта, — возразил Гастингс, — ведь и вы, как и я, идете против течения. Я никогда не считал своих врагов, я становился лицом к лицу с ними и побеждал их. Друзей моих можно сосчитать, ими я дорожу и их ценю по достоинству. Я думаю, здесь, в Англии, все должны были бы быть мне друзьями, все любящие свое отечество…
— Не всякий, сэр Уоррен, хочет признать великое дело, ведь зависть и злость часто руководят бессилием; я, со своей стороны, конечно, свободен от зависти.
— Чему мог бы завидовать первый министр Великобритании? Он почти юношей сделал больше, чем многие за всю свою жизнь.
— Но не больше вас, завоевателя Азии, — заметил Питт. — Я не хотел бы вам завидовать, но хотел бы стать вашим другом, хотя политическая дружба и основана на старом правиле: давать взаймы и возвращать долги. Поэтому, сэр Уоррен, поговорим о том, что мы можем дать друг другу, чтобы и в жизни доказать ту дружбу, которую я искренно к вам чувствую.
— Ваша светлость может все дать, — отвечал Гастингс серьезно и почти грустно. — Вы стоите на высоте власти, я же все, что создал, отдал отечеству и обеднел. Если только мне откроется новое поприще, на котором я вновь буду работать, но я сомневаюсь в этом. Поэтому я жду, что ваша светлость мне предложит и чего вы будете от меня требовать.
— Очень многого! Что же касается вас, сэр Уоррен, то после всего вами сделанного для Англии вы имеете право на самые высокие почести, которые наша страна может дать. Король преисполнен к вам удивления и сочувствия, желает видеть вас пэром королевства и в своем тайном совете. Я как главное ответственное лицо в совете считаю его желание вполне естественным и справедливым и уверен, что никогда и никто не был достойнее и не заслужил больше вас почетного звания пэра, но вы знаете, что враги действуют против вас. Фокс и его приверженцы хотят пожертвовать вами тому ост-индскому биллю, против которого вы обрушились… Францис, ваш заклятый враг, хотел бы вас и политически, и граждански уничтожить, чтобы вы никогда не поднялись. Он не мог отнять у вас владычества над Индией, но он надеется, что не допустит вас до палаты лордов и тайного совета. В войне с врагами я могу быть союзником и помочь вам одержать победу.
— Я вполне ценю все значение и влияние такого союза, — почтительно поклонился Гастингс, напряженно глядя на неподвижное молодое лицо министра. Он не вполне понимал, к чему клонится разговор.
— Речь идет о том, — продолжал Питт, — что сначала надо убрать с дороги препятствия, которые мешают вашему возведению в пэры и вашему назначению в члены тайного совета.
— И каковы же они? — спросил Гастингс. — Если его величество король имеет желание осчастливить меня такой милостью и если вы, его первый министр, согласны с его намерением?
— И желание короля, и воззрение первых министров находят в Англии противовес в парламенте, который никогда не следует упускать из вида, иначе все отдельные партии парламента оскорбятся и решительно будут в оппозиции. Ведь нижняя палата, правда, уже давно и не в теперешнем составе, совершенно определенно решила высказать порицание, сэр Уоррен, всему вашему управлению в Индии.
— Вы правы, — недовольно воскликнул Гастингс, — но заключение их основывалось на заведомо ложных слухах, и сэр Генри Дундас, который больше других способствовал принятию данного предложения, вполне убедился, что все мотивы неверны, и открыто заявил об этом.
— Конечно, конечно, — подтвердил Питт, — и компания ведь при согласии лорда Дундаса не дала хода заключению палаты общин. Все забыто, но на бумаге заключение нижней палаты все-таки существует еще, оно зарегистрировано в актах; официально его не уничтожили. Пока существует облеченное в законную форму решение нижней палаты, король не может оказывать личности, против которой принял такое решение парламент, никаких почестей и не может пожаловать его местом пэра в верхней палате.
— Я думаю, было бы справедливо, — сказал Гастингс, — взять обратно такое решение, после того как тот, который его внес, убедился в его неосновательности. Я считаю, что легко и теперь это поправить. Ваша светлость располагает большинством голосов в нижней палате, и ее решение, наверное, могло бы повлиять совершить такой акт справедливости.
— Без сомнения, — кивнул головой Питт, — так и будет сделано, но ваши враги затеяли новый удар, и именно он сделает надолго невозможным дарование вам какой-либо почести.
— Невозможным для министра Вильяма Питта, который часто показывал, что ему чуждо это слово маленьких людей! — возразил Гастингс голосом, в котором звучал легкий упрек.
— Я говорю о том, что парламент собирается предъявить вам обвинение. Бурке уже объявил в нижней палате, что ходатайствует о разрешении заняться серьезно одним джентльменом, недавно вернувшимся из Индии, а я знаю, что уже намечены обвинительные акты, и особенно упирают на два пункта: войну против рахиллов и ваши действия против раджи из Бенареса Шейт-Синга.
Гастингс наморщил лоб. Угрозой блеснули его глаза.
— Война с рахиллами, — отвечал он, — сделала царство Аудэ вассальным государством Англии, а мое обращение с Шейт-Сингом закрепило за Англией богатый Бенарес.
— Я знаю, — подтвердил Питт. — Ни один английский суд не осудил бы вас, и я не мог бы осудить, но вы поймите, что пока какое-либо обвинение висит над вами, ни король, ни министерство не смеют дать вам никакого почетного отличия.
— Я понимаю, — оживился Гастингс, — но я знаю, что такое обвинение может быть принято к рассмотрению лишь большинством голосов, которое принадлежит вашей светлости. И если вы хотите стать другом, то в вашей власти его не допустить.
— В том-то все и дело, — сказал Питт тихо и с особенным ударением. — При теперешнем большинстве голосов в нижней палате и в палате лордов в отношении вас никогда не примут обвинительного приговора. Совсем другое дело — вовсе не возбуждать обвинения. Многие из ваших и моих друзей считают, что в ваших собственных интересах следует рассмотреть обвинение и таким способом добиться полного оправдания вашего управления. Правда, есть голоса людей, которые являются вашими и моими друзьями, но которые все же стоят за рассмотрение обвинения, желая выслушать оправдательные доводы, и тогда бы потребовалось совсем особенное мое влияние, чтобы уговорить их подать голос за то, чтобы вовсе не возбуждать обвинения против вас. Я хочу убедиться в том, что вы действительно будете мне другом и союзником в достижении тех великих целей, которые я себе наметил.
— Как, вы во мне сомневаетесь, ваша светлость? — спросил Гастингс. — Я никогда не предавал друзей и, конечно, не начну с вас, если вы как друг протянете мне руку!
