— Гуманность! — пожал плечами Гастингс. — Пустое слово, когда дело идет о низложении деспотов Индии!
— Я знаю, сэр Уоррен, но Бурке нельзя удержать. Пусть он делает по-своему, пока не остынет. Фокс не может и не хочет помешать, он знает, что дело для вас не опасно. Обвинение уже возбуждено, завтра оно будет рассматриваться и будет отклонено, как того желает сам король. Вы сделаетесь пэром и членом тайного совета, и тогда вы свободны, вы можете выбирать новые пути, чтобы оказывать отечеству новые услуги.
— Ваше королевское высочество может на меня рассчитывать! — заявил Гастингс с восторгом во взоре. — Я буду крепко стоять около вас и надеюсь так же успешно сражаться с врагами Англии, как я это делал в Индии. Но пока не настанет то время, когда для Англии взойдет новое солнце, я буду работать и подготавливать будущее.
— Этот момент, — заметил принц, — может скоро настать; мой отец болен, кое-где поговаривают уже о регентстве…
— Но, — с жаром остановил его Гастингс, — Англии нужен ясный, сильный королевский разум, и долг обязывает сказать об этом; необходимо, чтобы народ это знал!
Принц пожал ему руку. Опять пошевелились складки портьеры, и послышался легкий шорох.
— Мы одни? — спросил принц. Он поспешил к заветной двери и отдернул портьеру. Слабо освещенная комната оказалась пустой.
— Там мои внутренние комнаты, — объяснил маркиз, — и никто не может в них проникнуть.
Лакеи открыли двери в столовую, дворецкий доложил, что ужин подан.
Небольшое общество собралось за богато и со вкусом убранным столом, который ярко освещали свечи, в то время как внизу из боковой двери выходил человек, закутанный в плащ; он сел в карету, быстро умчавшую его на Даунинг-стрит.
Принц Уэльский весь вечер блистал остроумием и несколько раз затрагивал разные области серьезных знаний.
Гастингс вторил ему, обнаружив глубокое понимание затронутых принцем вопросов. Но все же принц возвращался к ожидавшим его серьезным политическим задачам, разрешение которых видел в процветании Англии, а будущность — в ее всемирном владычестве.
Гастингс вернулся домой, озаренный такими надеждами, о которых он раньше и не мечтал. Каким мизерным показалось ему высокомерное заступничество Питта; ведь будущее в его руках, и имя Питта померкнет в сравнении с теми делами, на которые он считал способным себя.
На следующий день нижняя палата в полном составе разбирала второе обвинение против бывшего генерал-губернатора Индии.
Питт явился довольно поздно и занял свое место на министерской скамье. Он, как потом узнали, позвал к себе перед заседанием лорда Дундаса и долго с ним беседовал.
Фокс тотчас же начал свою речь, обвиняя Гастингса в его бесчеловечном обращении с падишахом Бенареса Шейт-Сингом. Он говорил, как всегда, блестяще. После него говорил Филипп Францис и вылил целый ушат своей ненависти на Гастингса, который, холодно улыбаясь, сидел в ложе для публики.
Затем поднялся Питт. Он говорил очень подробно, вполне признавая и ловкость, и энергию, и высокие заслуги генерал-губернатора. Он жестко осудил Филиппа Франциса за его поведение в Индии, и вся его речь стала блестящей похвалой управлению Гастингса Индией. Он объявил, что по договорам Гастингс имел полное право обложить падишаха Бенареса денежным штрафом, который он взыскивал силой; но штраф, назначенный губернатором, оказался слишком велик, и потому он присоединяется к обвинению.
Наступило гробовое молчание. Сам Фокс смотрел с удивлением на своего противника, сторонники министерства не могли сразу понять такой перемены.
Гастингс побледнел, подумав, что он ослышался, но Питт еще раз сказал ясно, что стоит за обвинительный приговор.
Лорд Дундас, не говоря ни слова, поддержал Питта кивком головы; несколько приверженцев правительства остались при своем мнении, но большинство присоединилось к Питту, и большинством голосов Гастингса признали виновным. Фокс казался удивленным и смущенным, Питт оставался спокоен и непроницаем, как всегда. Загадка столь неожиданной и непонятной перемены взглядов так никогда и не раскрылась.
Гастингс вернулся домой совсем разбитым. Судебное производство, которое обычно начиналось после принятого нижней палатой решения, имело чрезвычайно сложную структуру. Годы могли пройти до окончания процесса. И пока он состоит под судом, король не мог дать ему никакого поощрения или отличия. Для него общественная деятельность оказалась закрытой. В тот же день он получил письмо от лорда-канцлера, который, с живым участием и еле скрывая свое негодование на Питта, сообщал, что король очень жалеет, что не может ему оказать своих милостей, пока он под судом.
Маркиз Хотборн первым приехал выразить Гастингсу свое сожаление, но Гастингс не принимал никого. В тот же вечер он уехал в Дальсфорд и потребовал туда майора Скотта, своего поверенного, чтобы дать ему свои инструкции для процесса.
Марианну сильно опечалили так неблагоприятно сложившиеся дела мужа. Она знала, как он переживал, как страдала его гордая, оскорбленная в своем честолюбии душа. Но Гастингс не показывал вида и внешне оставался, спокоен. Марианна тоже молчала, сохраняя спокойствие. И трогательно было видеть, как они берегли друг друга и притворялись, что спокойны.
Гастингс занялся устройством парка и отделкой своего дворца, чтобы по возможности полнее возобновить родовое гнездо своих предков. Он переводил классиков, писал политические и философские статьи.
Началось судебное производство, возможное только в Англии. После того как Питт с большинством голосов нижней палаты отвернулся от Гастингса, оппозиция начала искать все новые и новые обвинения, и только через два года обвинительный акт появился на столе палаты лордов.
Гастингса сначала арестовали, заставив явиться в верхнюю палату, но затем сейчас же выпустили на поруки.
Проходил год за годом, и оппозиция возводила на Гастингса одну вину за другой, оппозиционной печати удалось даже восстановить против него общественное мнение.
Питт и его приверженцы пассивно бездействовали. Министр не поддерживал врагов осужденного — он повлиял, чтобы озлобленного Франциса не избрали в следственную комиссию, но затянул дело на невероятно долгий срок; в год бывало всего несколько судебных заседаний.
Гастингс и его верные друзья усердно работали, чтобы ускорить ход процесса, но правительство их не поддерживало. Гастингс, лишенный всякой возможности принимать участие в общественной жизни, спокойно переносил свою участь, особенно тяжелую для него и потому, что процесс создавал ему и денежные затруднения, в которых ему великодушно помогала Ост-Индская компания, не забывавшая его услуг.
Время шло. Революция низвергла французский трон; весь свет шел навстречу новой эпохе. Гастингс состарился. Он сохранял свежий ум и никем не сломленную гордость. Однако его честолюбие остыло — он выучился презирать свет. 13 апреля 1795 года наконец созвали палату лордов, чтобы произнести окончательный приговор. Многие из сидевших там лордов не помнили начала процесса, и только Питт все еще стоял у кормила.
