– Извини, мужик, не знаю, чего тебе сказать. По-моему, ты был в другом ресторане.
– Нет, я…
И тут Итан вдруг утратил ориентацию.
Вдавил кончики пальцев в виски.
Теперь он чувствовал биение височной артерии, каждый удар сердца долбал ледяной болью, с которой он познакомился в детстве, – той мимолетной, зубодробительной болью, следовавшей за чересчур жадным укусом фруктового льда или мороженого.
– Сэр? Сэр, вам нехорошо?
Итан попятился на подгибающих ногах от стойки, сумев выдавить:
– Она была здесь. Я знаю. Я не знаю, почему вы делаете…
А затем он уже стоял на улице, упираясь ладонями в колени, склонившись над лужей блевотины на тротуаре – как он тут же догадался, сделанной им самим, – с саднящим от желчи горлом.
Выпрямился, утер рот рукавом пиджака.
Солнце уже опустилось за скалы, и на город снизошла вечерняя прохлада.
Еще остались недоделанные дела – отыскать Беверли, найти бригаду «Скорой помощи» и вернуть личные вещи, – но ему хотелось лишь свернуться калачиком в постели в темной комнате. Заспать боль. Замешательство. И фундаментальную эмоцию, лежащую подо всем этим, закрывать глаза на которую все труднее и труднее.
Ужас.
Усиливающееся ощущение, будто что-то очень и очень не так.
* * *
Вскарабкавшись по каменным ступеням, он протиснулся сквозь двери в фойе отеля.
Воздух согрет камином.
Молодая парочка, заняв один из диванчиков у очага, потягивала из бокалов искрящееся вино. Романтический отпуск, предположил Итан, наслаждаясь совершенно иной стороной Заплутавших Сосен.
За роялем мужчина в смокинге играл «Всегда смотри на светлую сторону жизни»
[10]
.
Итан подошел к конторке, заставив себя улыбнуться сквозь боль.
Та же служащая, которая выдворяла его из номера нынче утром, заговорила, еще не подняв глаз:
– Добро пожаловать в отель «Заплутавшие Сосны». Чем я могу помочь…
Увидев Итана, она осеклась.
– Привет, Лиза.
– Я впечатлена, – заявила она.
– Впечатлена?
– Вы вернулись расплатиться. Сказали, что вернетесь, но я, честно говоря, не думала, что когда-либо увижу вас снова. Я прошу прощения за…
– Нет, послушайте, сегодня я пока не смог отыскать свой бумажник.
– Вы хотите сказать, что вернулись не затем, чтобы заплатить за вчерашний ночлег? Как обещали мне множество раз?
Итан прикрыл глаза, цедя воздух сквозь неистовую боль.
– Лиза, вы даже не представляете, что за денек мне выдался. Мне нужно лишь прилечь на пару часиков. Мне не нужен номер на всю ночь. Только местечко, чтобы вздремнуть, прочистить мозги. Мне ужасно больно.
– Погодите-ка. – Соскользнув со стула, она перегнулась к нему через стойку. – Вы по-прежнему не в состоянии заплатить и теперь просите у меня еще номер?
– Мне больше некуда пойти.
– Вы мне врали.
– Сожалею. Я и вправду думал, что смогу к…
– Вы понимаете, что ради вас я подставилась под удар? Что я могла лишиться работы?
– Извините, я не хотел…
– Ступайте.
– Простите?
– Вы меня слышали?
– Мне некуда идти, Лиза. У меня нет телефона. Нет денег. Я не ел со вчерашнего вчера и…
– Растолкуйте мне еще разок, каким боком хоть что из этого меня колышет.
– Мне только-то и нужно, что прилечь на пару часиков. Я вас умоляю.
– Послушайте, я растолковала вам как могла внятно. Теперь вам пора уходить.
Итан не шелохнулся. Просто смотрел на нее в надежде, что она, разглядев страдание в его взгляде, смилостивится.
Но Лиза вместо того сняла трубку и начала набирать номер.
– Что вы делаете? – спросил Итан.
– Звоню шерифу.
– Ладно, отлично. – Подняв руки в знак капитуляции, он попятился от стойки. – Ухожу.
И уже подошел к дверям, когда Лиза окликнула его:
– И чтобы больше я никогда вас здесь не видела!
Итан едва не оступился, спускаясь по ступеням, и, пока добрался до тротуара, голова совсем поплыла. Огни фонарей и огни фар проезжающих автомобилей завертелись, и Итан почувствовал, что сила отливает от ног, будто кто-то выдернул сливную пробку.
И тем не менее он двинулся по тротуару, увидев, что здание красного кирпича высится над улицей в восьми кварталах отсюда. Страх еще гнездился в нем, но теперь он нуждался в больнице. Хотел обрести постель, сон, медикаменты. Что угодно, только бы покончить с болью.
Тут уж либо в больницу, либо спать под открытым небом – в переулке или в парке во власти стихий.
Но пока что это целых восемь кварталов, и каждый шаг сейчас требует сокрушительного расхода энергии, а огни вокруг уже начали распадаться – кружа, длинные хвосты стали ярче, выразительнее, зрительное восприятие исказилось, словно он способен видеть мир только как сделанный на сверхдлинной экспозиции фотоснимок ночного города – фары автомобилей растягивались в пламенеющие ленты, а уличные фонари пылали газовыми горелками.
Наткнулся на кого-то.
Тот оттолкнул его, бросив:
– Ты, че, и водишь так же?
На следующем перекрестке Итан остановился, сомневаясь, что в состоянии его пересечь.
Попятившись на заплетающихся ногах, жестко плюхнулся на тротуар, привалившись спиной к стене здания.
На улице стало людно – перед глазами все плыло, но он слышал звук шагов по бетону и обрывки разговоров прохожих.
Утратил всякое ощущение времени.
Возможно, задремал.
Потом оказался лежащим на боку на холодном бетоне, чувствуя чье-то дыхание и голос прямо в лицо.
Слова докатывались до него, но Итан не мог собрать их и выстроить в сколь-нибудь осмысленном порядке.
Открыл глаза.
Ночь уже наступила.
Он дрожал.
Рядом с ним на коленях стояла женщина, и он чувствовал ее ладони, вцепившиеся в его плечи. Она трясла его, обращаясь к нему:
– Сэр, вам нехорошо? Вы меня слышите? Сэр? Вы можете посмотреть на меня и сказать, в чем дело?
– Да он пьяный! – мужской голос.
– Нет, Гарольд. Он болен.
Итан попытался сфокусировать взгляд на ее лице, но было темно, все расплывалось, и он видел лишь сияние фонарей через дорогу, будто маленьких солнышек, да время от времени прочерк света проезжающего автомобиля.
