Она покачала головой…
– А об Интернете? «Фейсбуке»? «Твиттере»?
…и продолжала качать.
– Ваш президент… – начал Итан.
– Рональд Рейган.
– В две тысячи восьмом Америка избрала своего первого черного президента Барака Обаму. Вы никогда не слыхали о катастрофе «Челленджера»?
Он заметил, что фонарик у нее в руке задрожал.
– Нет.
– Падении Берлинской стены?
– Нет, ничего такого.
– Двух войнах в Заливе? Одиннадцатого сентября?
– Вы мне голову морочите? – Беверли поглядела с прищуром: одна мера гнева, две – страха. – О боже! Вы с ними, не так ли?
– Конечно, нет. Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– И ваш день рождения…
– Первого ноября.
– Какого года?
– Тысяча девятьсот пятидесятого.
– Вам должен был исполниться шестьдесят один год, Беверли.
– Не понимаю, что это значит.
– Тогда нас уже двое.
– Здешние люди… они не говорят друг с другом ни о чем за пределами Заплутавших Сосен, – промолвила она. – Это одно из правил.
– О чем это вы?
– Они называют это «жизнью текущим моментом». Не допускают никаких разговоров о политике. Никаких разговоров о прежней жизни. Никаких дискуссий о поп-культуре – кино, книгах, музыке. По меньшей мере тех, которые недоступны здесь, в городе. Не знаю, заметили ли вы, но тут нет практически никаких торговых марок. Даже деньги с придурью. До последнего времени я не замечала, но вся наличность здесь из пятидесятых и шестидесятых. Ни одной более поздней монетки. И ни календарей, ни газет. Единственное, благодаря чему я сохранила счет времени пребывания здесь, – это то, что я веду дневник.
– И почему это так?
– Не знаю, но наказывают за проступок сурово.
Нога Итана, сдавленная скотчем, пульсировала, но хотя бы кровотечение унялось. Покамест пусть его, но скоро повязку придется ослабить.
– Если я узнаю, что вы с ними… – начала Беверли.
– Я не с ними, кем бы они ни были.
Глаза ее набрякли слезами. Сморгнув их, Беверли утерла блестящие дорожки, оставшиеся на щеках.
Итан привалился спиной к стене.
Озноб и боли усугубились.
Он по-прежнему слышал, как дождь барабанит по кровле над ними, и по-прежнему за витражным окном господствовала ночь.
Подняв одеяло с пола, Беверли накинула его Итану на плечи.
– Вы прямо горите, – заметила она.
– Я спросил вас, что это за место, но настоящего ответа так и не дождался.
– Потому что я не знаю.
– Вам известно больше, чем мне.
– Чем больше знаешь, тем странней становится. Чем меньше знаешь…
– Вы провели здесь год. Как вам удалось выжить?
Она рассмеялась – печально и смиренно:
– Делая то же, что и все… покупаясь на враки.
– Какие враки?
– Что все чудесно. Что все мы живем в идеальном городке.
– Где обретается рай.
– Что?
– Где обретается рай. Это я видел на транспаранте на подступах к городу, когда пытался уехать отсюда вчера вечером.
– Когда я впервые здесь очнулась, то была так дезориентирована и так страдала от боли после автокатастрофы, что поверила, когда мне сказали, что я здесь живу. Проблуждала весь день в тумане, после чего шериф Поуп нашел меня. Сопроводил в «Биргартен» – тот самый паб, где мы с вами впервые встретились. Сказал мне, что я тамошняя барменша, хоть я ни разу в жизни и не обслуживала посетителей бара. Потом отвел меня в викторианский домик, которого я прежде и в глаза не видела, и сказал мне, что я дома.
– И вы ему просто поверили?
– У меня не было конкурирующих воспоминаний, Итан. В тот момент я знала лишь свое имя.
– Но память вернулась.
– Да. И я поняла, что что-то очень не сходится. Я не могла связаться с внешним миром. Знала, что это не моя жизнь. Но в Поупе было что-то такое, ну, зловещее, что ли. На каком-то инстинктивном уровне я понимала, что лучше не расспрашивать его ни о чем.
Машины у меня не было, так что я начала предпринимать длинные прогулки к окраинам городка. Но странное дело – всякий раз, когда я приближалась к месту, где дорога загибается обратно, угадайте, кто был тут как тут?.. До меня дошло, что Поуп на самом деле вовсе не шериф. Он начальник тюрьмы. Для всех живущих здесь. Я догадалась, что он каким-то образом меня отслеживает, так что в течение двух месяцев не высовывала головы, ходила на работу, ходила домой, завела парочку друзей…
– И они тоже на это повелись?
– Не знаю. На поверхностном уровне они даже бровью не повели. Ничем не выказали, что это из ряда вон. Через какое-то время я поняла, что ходить всех по линеечке заставляет страх, но перед чем – не знала. И уж конечно, не спрашивала.
Итан вспомнил соседскую вечеринку, на которую набрел – боже, неужели только вчера вечером? – казавшуюся совершенно нормальной. Совершенно безупречно заурядной. Подумал обо всех чудаковатых викторианских домиках Заплутавших Сосен и о семьях, в них живущих. Сколько же жителей – арестантов – поддерживают уверенный, беззаботный вид при свете дня, а ночью лежат без сна, устремив взгляд в потолок, с мыслями, несущимися чехардой, запуганные, тужась постичь, почему их заточили в этой живописной тюрьме? Наверное, не один и не два. Но человеку, как ни крути, свойственно приспосабливаться. Наверное, подавляющее большинство убедили себя, убедили собственных детей, что все в точности так, как и должно быть. Как было всегда. Сколько из них живут ото дня ко дню, текущим мгновением, отгораживаясь от любых мыслей и воспоминаний о той жизни, которую вели прежде? Куда легче смириться с тем, чего не переменишь, чем поставить все на кон, ринувшись навстречу неизвестности. Вовне. Столкнувшись с перспективой жизни за тюремными стенами, люди, прожившие в заключении много лет, часто совершают самоубийство или идут на рецидив. А тут разве иначе?
– Однажды вечером в баре, – продолжала Беверли, – через пару-тройку месяцев после моего прибытия тот парень сунул мне записку. В ней говорилось: «Задняя сторона левого бедра». В ту ночь в ду́ше я нащупала это впервые – маленькая припухлость, что-то под кожей, – хотя и не знала, что по этому поводу предпринять. Назавтра вечером он снова появился у меня в баре. Нацарапал новую записку, на сей раз на счете – «Вырежьте это и сохраните, с помощью него вас отслеживают».
– В первые три раза я смалодушничала. Но на четвертый собралась с духом и сделала это. Днем всегда держала чип при себе. Носила, как все остальные. И странное дело, порой мне это казалось чуть ли не нормальным. Скажем, обедаю у кого-нибудь в гостях или на соседской вечеринке и вдруг ловлю себя на ощущении, что, может статься, так оно всегда и было, что моя предыдущая жизнь была сном. Начала постигать, как люди смиряются с жизнью в Заплутавших Соснах.
