– Это что получается, – раздумчиво протянула Анна, – они царицу на престол садят с условиями, ровно приказчика какого?
– Господин граф, – вмешался в разговор фон Бюрен. – А нельзя ли ознакомить, э-э, государыню с этими Кондициями?
«Умница! – умилилась Анна, услышав от фаворита осторожное – “государыня” вместо императорского титулования. – Не называет меня величеством. Этак вот назови по оплошке, а потом на дыбу! А герцогиня – это тоже государыня, не придерешься!»
Лёвенвольде, задрав подбородок еще выше, взмахнул рукой («Ну ровно скоморох на конской ярмарке!» – подумала Анна), вытащил откуда-то бумагу и протянул герцогине, но та, помотав головой, сказала:
– Вы уж, дорогой граф, сами прочтите.
– «Понеже по воле всемогущего Бога и по общему желанию российского народа…» – начал Лёвенвольде, но был остановлен фон Бюреном. Эрнст Иоганн, уловив толику скуки в глазах повелительницы, предложил:
– Герр Рейнгольд Густав, будьте добры – изложите лишь самую суть!
– Яволь! – четко отрапортовал граф (он был умным человеком и понимал, кто теперь главный!) и принялся излагать суть документа: – По приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия: во-первых, ни с кем войны не всчинять; во-вторых, миру не заключать; в-третьих – верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать; в-четвертых – в знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета; в-пятых – у шляхетства живота, и имения, и чести без суда не отымать; в-шестых – вотчины и деревни не жаловать; в-седьмых – в придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить; в-восьмых – государственные доходы в расход не употреблять – и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской.
Анна, хотя это и было для нее вельми утомительно, внимательно слушала. Когда Лёвенвольде заплетающимся языком перечислил фамилии подписавших документ, герцогиня тяжело вздохнула, а фон Бюрен по-русски сообщил, где он хотел видеть всех «верховников», вместе с их мамушками, дедушками и… лошадями.
– Стало быть, хотят они, чтобы я царствовала, но не правила, – сделала вывод Анна, пока еще герцогиня Курляндская. Подумав немного, спросила: – Господин граф, а бумаженцию-то вам эту кто дал? Уж не барон ли Остерман?
– Это черновой набросок документа, – сообщил граф, слегка задетый пренебрежительным словом «бумаженция». Это что же получается, что он тайно – в подлом обличье – вез какую-то «бумаженцию»?! – Набросок, – выделил он, – раздобыл мой брат в доме государственного канцлера, графа Головкина. А уж от кого он получен, мне неизвестно. Кажется, – наморщил лоб Лёвенвольде, – от кого-то из канцеляристов.
Анна и фон Бюрен улыбнулись друг другу. Из восьми «верховников» уже двое сообщают им о своей же собственной затее. Стало быть, в самой-то «восьмибоярщине» не все так гладко.
– Я обогнал депутацию, – сообщил граф. – Думаю, завтра утром к вам прибудут официальные представители Верховного тайного совета и будут приглашать вас на престол.
– Спасибо тебе, господин граф, – кивнула герцогиня. – Коли все так, как ты сказал, не забуду…
Довольный Лёвенвольде осклабился, опять присосался пиявкой к руке герцогини и, пятясь задом, вышел из залы.
Когда Анна и Эрнст Иоганн остались вдвоем, фон Бюрен посмотрел на свою госпожу и загадочно изрек:
– Praemonitus praemunitus!
– Это по-каковски? – поинтересовалась Анна. Хотя и не знала никаких языков, кроме родного, но звучание было знакомым. Слышала такую фразу. Не помнила лишь, от кого. Не то – от Бестужева, не то – от самого государя-батюшки.
– Предупрежден – следовательно, вооружен, – перевел бывший студент Кёнигсбергского университета.
– Едут, стало быть, меня на трон звать и условия ставят, – задумчиво проговорила герцогиня Курляндская. – Как и быть-то, а? Что присоветуешь, господин камергер?
– Соглашаться! – не задумываясь, сообщил Эрнст Иоганн. – Подписывать все, что дадут.
– Вот и я так думаю, – кивнула Анна. – Как ни крути, а на Москве жить все равно богаче будет, чем тут. Подпишу. Ну а уж там как Бог даст.
Глава третья
Явление царицы
Февраль 1730 г. Курляндия – Москва
– Царицу везут!
– Везу-у-ут!
Слухи по Руси расходятся быстро! И никому неведомо – откуда они берутся? И откуда всегда все и всё знают? Вроде бы старались держать в тайне, ан нет. Пока по Курляндии двигались – куда ни шло. Никто не сбегался и не глазел. Только один раз какой-то нетрезвый барон, экономии ради самолично правивший лошадью, не пожелал уступить дорогу и был жестоко наказан – гвардейцы, ведомые генералом Леонтьевым, мигом вытряхнули несчастного из кибитки, раздели до исподнего да бросили в неглубокий снег. Пущай немчура охолонет – впредь неповадно будет!
Но когда поезд будущей русской императрицы отъехал от границы Курляндии и до самого Пскова, а потом – до Новгорода, вся дорога была облеплена народом. Хотя и смотреть-то не на что – пара карет, поставленных на санные полозья, с десяток возков, где ютились слуги, и кое-какое добро Анны Ивановны (слезы, а не добро, нажитое герцогиней за двадцать лет!) да два десятка верховых.
В России никто не осмеливался загородить дорогу. И мужики, и благородные особы, завидев царский поезд, сворачивали – конными ли были или пешими, одинаково срывали шапки и валились в снег, показывая государыне рыжие и седые, черные и лысые головы. В селах приходилось ехать сквозь людской коридор, откуда то и дело орали:
– Царицу везут!
– Везут матушку-государыню!
А царицу действительно «везли». Около дверцы ее кареты постоянно терся кто-то из верховых, особо приближенных к Долгоруковым. Василий Лукич – глава депутации, посланной приглашать герцогиню в царицы, был сосредоточен и строг. На остановках всегда подавал ручку, выводил из кареты и был предупредительно вежлив. Порой даже приторно вежлив. Вот только глазенки у старого дипломата бегали то туда, то сюда. То на государыню, то на гвардейцев. За все время дороги он не сводил глаз со своей подопечной, бдительно пресекая любой намек на разговоры герцогини с гвардейцами или со своими помощниками – Михаилом Михалычем Голицыным-младшим и генералом Леонтьевым. Спрашивается – чего тут секретность-то разводить? Ну везут будущую государыню и везут себе. Стало быть, было чего скрывать?
