Анна Иоанновна обвела глазами церковь, выискивая взглядом Андрюшу. Но кто же запустит на присягу простого капрала, пусть он и дворянского рода? Вона – масленые рожи Долгоруковых, вытянутые хари Голицыных, круглая морда Андрея Ивановича Остермана. За ними – генералы да полковники. Из офицеров – ниже гвардейского капитана никого нет, а из статских – лишь от пятого класса. А Кондиции эти ей руки связывают. И хотела бы, да не могла она Андрюшеньке высокий чин дать…
«Эх, Андрюша-Андрюша, – вздохнула про себя государыня. – Где же ты?»
Анна сама испугалась своим мыслям. Что же получается, Эрнестушка-то уже побоку? С глаз долой – из сердца вон? Потом так же успокоилась. Она что же – не государыня, а простая баба, что за мужика своего держится? Далеко Эрнст фон Бюрен, ну так и что? Не может она себе по сердцу другого завести?
Вроде бы простой капрал – а уж до чего умен! Сам ли догадался, а может – родичи подсказали, но после ночи, проведенной с государыней, Андрей Бобылев, сбегавший до гвардейских казарм, привел к императрице целый баталион Преображенского полка, под распущенным знаменем, барабаном и офицерами. Конечно же, чтобы вывести такую силу, одного гвардейского капрала бы не хватило… Но были же и другие! Не зря из царского дворца, кроме капрала, бегала княгиня Юсупова, а владыка Феофан присылал записочки.
Впереди баталиона, гордо восседая на рыжей кобыле, ехал Семен Андреевич Салтыков, генерал-лейтенант и подполковник Преображенского полка. Подполковника Семен Андреевич получил за свержение Меншикова. Ну, теперь, верно, в полковники метил!
Анна Иоанновна, по совету своего нового наперсника, зазвала офицеров в покои и выпила с ними по стакану вина (конечно, сама государыня только пригубила, но дело-то не в количестве, а в уважении!). Солдатам же прямо во двор вынесли по чарке водки, после чего они так дружно начали орать: «Виват императрица Анна!», что Анне Иоанновне ничего не оставалось делать, кроме того, как выйти на крыльцо и объявить себя новым шефом полка! Василий Лукич, опасавшийся теперь заходить в царские коридоры по ночам, но днем отиравшийся во дворе, поморщился до самой задницы, но проглотил неуважение к строке Кондиций. Но это было еще не все. Когда царица заявила, что отныне преображенцы будут слушать лишь ее самую да Семена Андреевича, князя Василия перекосило. Что ж, получается, что командир полка генерал-фельдмаршал Долгоруков теперь побоку? У Василия Лукича бывали размолвки с родственником, но удар по фельдмаршалу был ударом по всему семейству!
«Ладно, – скрипнул зубами дипломат. – Посмотрим, как ты себя после оглашения Кондиций поведешь! Сейчас-от, ладно, про Кондиции-то никто не знает. А вот потом, после оглашения… попрыгаешь ты у нас, Анька-царица!»
Первоначально Кондиции зачитывать не хотели. Долгоруковы и Голицыны мыслили, что не надобно изумлять народ раньше времени. Подписаны они – и слава богу! Теперь же, после объявления императрицы шефом преображенцев было решено их зачесть прилюдно
[25]
.
Первыми – и наособицу – присягали члены Верховного тайного совета. Вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, сияя масленой улыбкой (ну ровно блин на Масленице!), читал трепетно и страстно, аки молитву, а старый граф Головкин смотрел в кулак, откуда торчал край бумажки. Верно, не понадеялся Гаврила Иваныч на память и записал текст.
Самый молодой из «верховников», Иван Долгоруков, слова забыл. Батюшка его, Алексей Григорьевич, едва не отвесил затрещину непутевому сыну, но сдержался, густо покраснев от стыда. Спасибо старику канцлеру, отдавшему Ваньке свою бумажку…
Иван Алексеевич Долгоруков, даже по бумажке читая, умудрился-таки переврать слова. Еще бы – читал князюшка до сих пор по слогам.
После Ваньки-генерала присягали чины от четвертого класса по Табели.
Князья из старинных семейств и новодельные графы, генералы и сенаторы толкали друг друга, норовя произнести слова раньше остальных. Верно, думалось им попасть под милостивый взгляд новой императрицы. Авось заметит да чем-нибудь пожалует. Но супротив Долгоруковых и Голицыных никто пойти не посмел. Даже Трубецкие и Куракины скромно отирались сзади, в ожидании.
И православный крест целовали истово даже лютеране, навроде вице-канцлера Остермана…
Анна Иоанновна, каменея ликом от усталости, все слушала и слушала. Лучшие фамилии клялись Святою Троицей и святым Евангелием отдать живот свой во имя государыни и государства. Слово «государство», поставленное рядом с «государыней» (выдумка «верховников»!), резало слух. Ну не было еще такого на Руси и на Московии, чтобы подданные отделяли государя от государства. Не прозвучало в молитвах и присягах заветное – «самодержица всея Руси».
Прозвучало последнее «клянусь», ударившее раскатистым эхом по древним образам, и в установившейся тишине все ожидали благословения архиереев. Василий Лукич ударил тростью об пол, а когда изумленный владыка Феофан обернулся к нему, властно взмахнул рукой – мол, молчать всем! В гробовой тишине, установившейся в соборе, князь Долгоруков начал читать:
– «По воле всемогущего Бога и по общему желанию российского народа, мы по преставлении государя Петра Второго, императора и самодержца всероссийского, нашего любезнейшего государя племянника, императорский всероссийский престол восприяли и, следуя Божественному закону, правительство свое таким образом вести намерена и желаю, дабы оное в начале к прославлению Божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех верных наших подданных служить могло. – Того ради чрез сие наикрепчайше обещаемся, что и наиглавнейшее мое попечение и старание будет не только о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческого исповедания, такожде, по приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит; того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия; первое – ни с кем войны не всчинять; второе – миру не заключать; третье – верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать; четвертое – в знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета…»
На пятом пункте, где было: «У шляхетства живота, и имения, и чести без суда не отымать», Василий Лукич закашлялся, сбившись с высокопарно-торжественного тона, и дальше читал уже хрипло, словно старая ворона:
– Вотчины и деревни не жаловать; в придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить; государственные доходы в расход не употреблять – и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать.
