– Полковник и будет, – ответила государыня. Усмехнувшись, добавила: – Я хоть и царица, но все одно – баба.
– Слышал, охотница ты знатная, – почтительно сказал Бобылев. – А в деле не видел.
– Ну, коли живы останемся – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, увидишь, – пообещала царица и раздумчиво сказала: – Может, стрельнуть? Отсюда, – смерила глазами расстояние, – в Лизку-то всяко не промахнусь…
Гвардейцы с уважением посмотрели на царицу. Не каждый хороший стрелок попадает в цель за двести шагов!
Царица просунула в зиявшую дыру ствол охотничьего ружья, прицелилась. Крякнула, причмокнула языком – и вытащила обратно.
А «начальствующая» троица между тем не спешила дать команду к атаке. О чем-то там посовещались, после чего самый старший из мятежников, канцлер Головкин, с трудом спешился. Прошелся, разминая длинные, как у аиста, ноги и что-то приказал солдатам. Что именно – слышно не было, но в строю началось шевеление. Один из семеновцев протянул Головкину белую тряпицу неизвестного происхождения.
– Подштанники, что ли? – предположил кто-то из преображенцев, вызвав всеобщий смех.
Но смех смехом, а канцлер, вытащив шпагу из ножен, прицепил на клинок белое полотнище, двинулся к башне. Шел не спеша, зорко посматривая в сторону окон. Верно, ожидал выстрела. Головкин хотя и знал, что в парламентера стрелять не полагается, но втайне опасался поймать пулю.
Дойдя до входа шагов десять, остановился. Помахав над головой «белым флагом» (будто его не видели?), начал речь:
– По указу государыни всероссийской Елизаветы Петровны приказываю сложить оружие и выдать самозванную царицу Анну. Обещаю ей свободный выезд в Митаву, к месту ее обитания!
– Ну да ни хера себе! – присвистнула Анна Иоанновна совсем не по-царски. Не выдержав, выкрикнула: – Ты, Гавриил Иванович, не пьян ли? Ежели пьян, так сходи, проспись. Верно, с зятем своим бражничал, так теперь башку снесло?
Канцлер Российской империи, словно бы став выше и строже, заученно изрек:
– По тестаменту, сиречь завещанию покойной императрицы нашей Екатерины, власть царская, после смерти императора Петра, должна отойти дочерям ее – Анне или Елизавете. Понеже Анна Петровна скончалась, а отпрыск ейный мал еще, то государыней следует быть Елизавете!
Головкин полез за пазуху, вытащил оттуда лист бумаги, свернутый вчетверо, и принялся его разворачивать. Шпагу с белым полотнищем, чтобы не мешала, сунул между колен.
– Ты, Гаврила Иваныч, не пропори себе че-нить! – выкрикнул в окно сержант Митрофан Егорыч, и преображенцы опять заржали.
Канцлер, сделав вид, что не слышал, отцепив тряпку, сунул шпагу в ножны, развернул-таки бумагу и начал ею размахивать, как давеча флагом:
– Вот, все законно, удостоверено подписями и печатью! Наша государыня – Елизавета Петровна, дочь Петра Алексеевича! Герцогиня Курляндская, Анна Ивановна, на русский престол незаконно была приглашена.
– А не ты ли, канцлер, меня в царицы-то звал? – насмешливо поинтересовалась Анна. – Или забыл по пьяному делу?
– Заставили меня! – горько и вместе с тем гордо изрек канцлер, аки мученик. – И присягу я тебе, герцогиня, приносил не по доброй воле! Простит ли меня государыня Елизавета – ей решать.
Анна Иоанновна хотела еще что-то сказать, но была остановлена Бобылевым.
– Ваше Величество… – дотронулся Андрей до руки государыни. – Негоже тебе с этой старой э-э… шавкой в разговоры вступать. Вот когда в допросную его приведут, тогда и поговорим…
– Тебе, Анна Ивановна, в Курляндию дорога свободна. Возвращайся с Богом, а остальным – царская милость… – продолжал между тем канцлер.
– Давай-ка, господин канцлер, иди отседова, – посоветовал Митрофан, позволявший себе то, что другим не дозволялось. – Мы щас стрелять начнем.
– Митрофан, не тебя ли я слышу? – удивленно спросил канцлер, словно только что узнавший голос старого солдата. – Ты же за государя Петра Алексеича кровь проливал! Неужто не хочешь дщерь Петрову на престоле увидеть?
– Иди, иди, Гаврила Иваныч, – отозвался сержант. – Иначе – сам тебя пристрелю. Петр Алексеич в гробу бы перевернулся, узнав, что ты присяге изменил.
– Ну, как знаете, – пожал плечами канцлер и развернулся.
Наверное, у кого-то из гвардейцев мелькнула мысль – а не взять бы да не свести бы Анну с Лизаветой? Пущай бы выясняли, кто из них настоящая царица, а кто самозваная. Анна Ивановна, конечно же, подороднее будет. Уж коли врежет ручищей своей – так и врежет! Зато – Лизавета Петровна помоложе да поувертливее. Да и силой, верно, Господь не обидел. Что батюшка, что матушка чудеса творили!
[40]
Любопытственно было бы глянуть, как будут драться две самые знатные на Руси особы? Как-то по-царски али как простые бабы, когда волосы в клочья и царапины во всю морду? Посмотрели бы, посмеялись. Зато – стрелять бы ни в кого не пришлось!
Нет, скорее всего, такая мысль в голову никому не пришла. Да и где это видано, чтобы цари сами за власть сражались? На то и нужны солдаты, чтобы за царскую кровь свою проливать.
Кажется, без кровопролития не обойтись. Головкин дошел до мятежников, и вся троица ушла под прикрытие гвардейцев. Семеновцы строились в шеренги, а офицеры отдавали команды: «Ружь-я тов-сь! Ску-си патрон! За-ря-жай!»
Недалеко было до «Цельсь!», а за ней и «Пли!», но тут что-то изменилось. Раздвигая спины гвардейцев грудью коня, из рядов семеновцев выехал всадник. Верно, очень сильно спешил – даже шляпу не надел. Без шубы, без епанчи, в одном только мундире. Зато – мундир тот был с золотым шитьем и украшен лентами обоих русских орденов.
– Михал Михалыч! Фельдмаршал! – восторженный шепоток прокатился по шеренгам Семеновского полка и эхом ударил по преображенцам и кавалергардии.
В отличие от Головкина, коего фельдмаршал был немногим младше, Михаил Михайлович легко спрыгнул с седла. Заметно хромая на правую ногу («память» о взятии Шлиссельбурга), Голицын прошел вперед, четко развернулся через левое плечо и встал перед строем, уже готовым взять оружие наизготовку.
Михаил Михайлович не стал орать, призывая к порядку, и угрожать. Старый генерал-фельдмаршал и шеф Семеновского полка сказал тихо и просто:
– Будете стрелять – стреляйте вначале в меня…
Голицын стоял, а ветер шевелил его седые волосы. Офицеры тупили глаза в землю, а солдаты, безо всякой команды, ставили ружья к ноге. Михал Михалыч, оглядев своих воинов, кивнул офицерам:
– Бунтовщиков – под арест. Остальным – сложить оружие и – на колени…
