– Жуан Родригеш да Силва. Можете называть просто – сеньор да Силва.
– Пусть будет так. А пока прошу отобедать. Небось за дорогу вы здорово проголодались.
– Не сказал бы… – буркнул португалец, постепенно приобретая душевное равновесие; ему и впрямь на узких горных тропах над пропастями под конвоем сущих дьяволов было не до еды.
Он хорошо понимал все, что ему говорил ямабуси, но его японский язык был отвратительным, с грубым варварским акцентом.
Поев (между прочим, с большим аппетитом) и испив чаю, который явно был ему не по душе, но положение обязывало быть вежливым к гостеприимному хозяину, да Силва вопросительно посмотрел на ямабуси. Тот понял безмолвный вопрос и сказал:
– Вам нужно обучить этого мальчика языкам и обычаям, которые бытуют на вашей родине.
– И ради этого стоило меня похищать?! – искренне удивился португалец. – В Кагосиме есть школа для детей Чипангу
[42]
, которую основал сам преподобный Франсиско Ксавье. Там они учат и наш язык, и основы нашей веры.
– Согласитесь, сеньор да Силва, что в чужой дом со своим чайником идти как-то неприлично, – мягко ответил ямабуси. – Каждый народ имеет право исповедовать веру отцов, а саженец дерева в чужой стране приживается с трудом и чаще всего гибнет. Но мы не будем обсуждать вопросы веры и решение сёгуна. Он наш правитель и имеет право поступать по своему уразумению. А мы должны подчиняться. Так вот, я думаю, что вы будете для этого мальчика (его зовут Гоэмон) гораздо лучшим учителем, нежели христианские проповедники.
– Зря вы так думаете, – брякнул да Силва. – У меня нет никаких способностей к наставничеству. Я всего лишь штурман корабля, морской бродяга. Кстати, меня будут искать, и вы понесете наказание за мое похищение.
– А кто вам сказал, что вас будут искать?
– Наша миссия и все португальские суда, которые приходят в Чипангу, находятся под защитой самого сёгуна!
– Это верно, – легко согласился ямабуси. – Не спорю, так оно и есть. Но все дело в том, что ваши друзья уже давно вас оплакали…
– Как это?! – оторопел да Силва.
– Надеюсь, вы помните, где находились, когда вас… м-м… пригласили посетить мою скромную обитель?
– Как не помнить… – буркнул португалец. – Девочки у вас – что надо. Чертовски умные, а когда надо – очень резвые.
– К несчастью, дом, где обитали упомянутые вами гейши, сгорел, и в огне погибли на только «девочки», как их называет ваша милость, но и вы сами. Да-да, вот такое горе…
– Но я ведь вот он, живой!
– Это вам так кажется. Официально вы уже на том свете. Бумага о столь печальном происшествии, заверенная в бакуфу, – канцелярии нашего правительства, уже плывет на судне, где вы служили штурманом, к берегам вашей родины.
Португалец долго смотрел на ямабуси, переваривая новость, а затем спросил упавшим голосом (видимо, до него кое-что дошло):
– А как с моим телом?
– Нашли, – «успокоил» его старик. – Вместе с оружием и полным кошельком. Вот только ваш труп сильно обгорел, да и одежда вся истлела, так что опознать вас не смогла бы и родная мать.
– Негодяи! – злобно процедил сквозь зубы да Силва.
– Ну почему же? Совсем даже наоборот. Вы ведь хотите разбогатеть? Можете не отвечать; я уверен, что ответ будет положительным. Если вам удастся обучить Гоэмона языкам вашей родины, то вы получите свободу и много золотых монет.
С этими словами горный отшельник достал довольно объемистый кошелек и открыл его перед португальцем. Там и впрямь лежали золотые монеты даймё Такеды, правителя провинции Каи, номиналом в один рё
[43]
. В глазах да Силвы появился хищный блеск, который он тут же потушил своими длинными бархатистыми веками.
– Так вы согласны? – спросил отшельник.
Впрочем, это был не вопрос, а скорее утверждение. Ямабуси внимательно следил за реакцией португальца на его предложение и заметил жадность во взгляде, которую пленник бросил на кошелек. Из этих наблюдений он утвердился во мнении, что «южные варвары» подвержены тем же слабостям, что и жители Хондо, притом в гораздо большей степени.
– Сделаю все, что в моих силах, – мрачно ответил португалец, с сомнением кинув взгляд на Гоэмона.
Похоже, юный синоби не впечатлил да Силву: худой, как щепка, низкорослый и сидит молча в сторонке, внимательно рассматривая разбросанные перед ним белые камешки, словно разговор его не касается. Знал бы португалец, какие мышцы и какая сила спрятаны под невзрачным кимоно подростка…
Гоэмон и впрямь слушал разговор вполуха. Он гадал. Гаданию его научила Морико, его мать, притом для гадания все подходило: и петушиные бои, и кости животных, и перья птиц, и остатки заварки, и рыбьи внутренности, и даже простые камешки, если под рукой не находилось ничего другого. Тихо пробормотав заклинание, Гоэмон бросил камешки и теперь пристально разглядывал образовавшийся на зеленой траве белый узор, стараясь осмыслить его значение. Он гадал на пленника-идзина.
По всему выходило, что этот человек может быть весьма полезным Гоэмону, а с другой стороны, юному синоби грозила опасность, связанная с пленником. В чем она заключалась, камешки, конечно же, не могли поведать. Но тревожное предчувствие какой-то напасти, возможно, в отдаленном будущем, если судить по камешку, который откатился за пределы воображаемого круга, угнездилось внутри Гоэмона, как глубокая заноза в пятке: пока не ходишь – все хорошо, как только отправился в путь, она тут же о себе дает знать.
В общем, с идзином нужно держать ухо востро, решил юный синоби, и на том упрятал все свои сомнения и колебания в глубокий сундук терпения. Решил Учитель, что он должен выучить язык заморских варваров, значит, так и должно. И он приложит к этому максимум усилий и большое усердие…
Португалец поражался, с каким напором «заморыш» – так он мысленно называл Гоэмона – принялся за учебу. Память у подростка была потрясающей. Вскоре он изучил весь словарный запас португальца и довольно успешно начал складывать слова в предложения, которые постепенно приобретали необходимый смысл. Он уже мог часами беседовать на португальском с да Силва, причем пленник неожиданно для себя сделал потрясающее открытие: «заморыш» мыслит куда лучше, нежели самые грамотные матросы из команды его судна!
Чтобы утвердиться в этом выводе, Жуан да Силва попросил Гоэмона как можно детальней ознакомить его с бытом и верованиями народа Чипангу. Это был честный обмен, потому как сам португалец рассказывал о своей родине и Европе все без утайки. При этом он старался больше говорить по-японски, чтобы улучшить свое познания в чужом языке. В этом случае уже Гоэмон выступал в качестве учителя, поправляя акцент и подсказывая нужные слова. И нужно отметить, что вскоре да Силва узнал про Чипангу гораздо больше, нежели об этой диковинной стране рассказывали монахи-доминиканцы, которых привел с собой иезуит и папский нунций Франсиско Ксавье, а также капитаны португальских судов, которых больше интересовали портовые девушки легкого поведения, нежели уклад жизни народа, с которым они торговали.
