Озеро и впрямь выглядело потрясающе красивым. Комэ ди Торрес расположился на заботливо подстеленной Гоэмоном циновке и принялся полдничать, отдавая должное доброму саке. Такуми получил большой колобок и сел в сторонке, а Гоэмон отказался от еды. Он разделся до набедренной повязки и нырнул в озеро с острогой в руках. Гоэмон не появлялся на поверхности так долго, что иезуит даже забеспокоился: уж не утонул ли и этот слуга?! Это было бы очень печально – Гоэмон преподобному понравился, он подходил ему по всем статьям.
Но вот голова юноши показалась на серебряной озерной глади (день выдался погожим и легкий ветерок гулял лишь по вершинам холмов, окружавших озеро), и Комэ ди Торрес облегченно вздохнул. Знал бы он, что все его волнения напрасны… Юный синоби мог находиться под водой до пяти минут. А при соответствующей предварительной подготовке, включающей медитацию, и больше.
Гоэмон снова нырнул. И снова потянулось томительное ожидание. Неожиданно озеро забурлило, и Гоэмон вынырнул на поверхность, обвитый каким-то морским чудовищем.
– А-а-а! – завопил от ужаса Такуми. – Спасайтесь, это Исси! – крикнул он иезуиту и побежал прочь от берега с такой скоростью, словно у него за спиной выросли крылья, хотя до этого не шел, а плелся, цепляясь своими гета за каждый камешек.
Нужно отдать должное Комэ ди Торресу. Он вскочил на ноги, но первой его мыслью было не убежать, а как-то помочь бедному юноше. У преподобного имелся большой нож, который японцы называли танто, но с ним супротив чудища не пойдешь. Иезуит растерянно осмотрелся по сторонам и, заметив вблизи выброшенную волнами окоренную ветку какого-то дерева, которая вполне могла заменить дубину, схватил ее и храбро бросился на помощь Гоэмону. Ведь что ни говори, а в его жилах текла кровь воинственных предков – многих поколений идальго, среди которых были и знаменитые мореплаватели, и жестокие конкистадоры.
Но помощь юноше не понадобилась. Обвитый чудовищем, он самостоятельно выбрался на берег и только тогда иезуит понял, что это огромный угорь толщиной с бревно и длиной не менее брасы
[45]
. Гоэмон насадил его на острогу, ударив несколько ниже головы, но угорь продолжал сопротивляться. Будь у юноши кости скелета послабее, они бы точно затрещали от «объятий» угря. Оказавшись на песке, Гоэмон еще какое-то время боролся со своей непокорной добычей, пока угорь, надышавшись воздуха, не ослабел и не развил свои кольца.
– Уф! – сказал Гоэмон, падая на горячий песок рядом с уловом, который все еще извивался, как большая змея; при этом юноша старался держаться подальше от пасти угря, усеянной небольшими, но острыми зубами. – Похоже, Исси – это просто большой угорь. Мне рассказывали, что здесь они вырастают до огромных размеров. Так что я поймал, можно сказать, малыша.
– Хорош малыш, ничего не скажешь… – Иезуит в изумлении покрутил головой, глядя на рыбину, а затем, вспомнив, что он по-прежнему сжимает в руках импровизированную дубинку, отбросил ее в сторону.
Тем не менее от острого взгляда юноши не укрылся этот жест. Он понял, что его хозяин не испугался и готов был прийти к нему на помощь, и от этого в душе ниндзя проснулись к Комэ ди Торресу добрый чувства. Если раньше он считал иезуита просто объектом, за которым он обязан следить и выведывать всевозможные тайны намбандзинов, то теперь Гоэмон готов был его защищать, как самурай своего сюзерена.
Конечно, прикажи дзёнин убить священника, он сделал бы это, не колеблясь ни единого мгновения. Но, похоже, клан Хаттори не желал осложнений с иноземцами, а скорее наоборот – хотел иметь с них какую-то выгоду. Какую именно, про то Гоэмону знать не полагалось; да юный гэнин и не собирался вторгаться в высокие сферы.
Отдыхая (угорь все-таки здорово его умотал), Гоэмон предался воспоминаниям. В этот момент ему на ум почему-то пришел Жуан да Силва. Пленник многому его научил. Штурман даже растолковал Гоэмону, как ориентироваться в море, когда нет компаса. Он рассказал, как пользоваться астролябией и буссолью, а также простейшим прибором, который назывался «арбалет»; с его помощью можно было измерять высоту солнца в зените по отношению к горизонту. Нарисовал да Силва на бумаге и оснащение португальского парусного судна, объяснив любознательному юноше название мачт и парусов. Все эти знания, вроде бы и ненужные, Гоэмон откладывал в памяти, как в копилке, а ямабуси лишь поощрял его любопытство.
«Лишние знания, не тяжелая котомка путешественника, за плечами их не носить, – говорил он Гоэмону. – Гляди, когда и понадобятся…».
Но главным в общении с португальцем юный синоби считал не то, что да Силва обучил его двум языками – португальскому и латыни, а то, что под его чутким руководством Гоэмон наконец стал превосходным стрелком. Жуан да Силва, наверное, обладал даром великого наставника. Он лишь показал юному синоби, как обращаться с оружием, чтобы можно было зарядить его побыстрее, и как правильно целиться. Именно с меткостью у Гоэмона и были проблемы, но благодаря подсказкам португальца пули из аркебузы ложились точно в цель, невзирая на расстояние до нее.
Прощание с Жуаном да Силвой получилось трагическим. Он получил обещанный ямабуси кошелек с золотом и в сопровождении двух синоби покинул плато с пещерой, где ему пришлось пробыть почти два года. А спустя несколько дней пришла печальная весть: в горах прошли сильные дожди, и селевый поток смыл и португальца, и его сопровождающих в пропасть. Такие беды в горах иногда случались, хотя Гоэмон не мог взять в толк: как это опытные ниндзя не предусмотрели подобного развития ситуации и не приняли соответствующие меры? Горы не прощают ошибок, а проводники португальца были опытными гэнинами, немало повидавшими на своем веку.
И только когда пришло время прощаться с ямабуси перед поездкой в Кагосиму, юноша получил ответ на свой вопрос. Горный отшельник полез в свой заветный сундучок, чтобы дать Гоэмону денег на дорогу, и зоркий глаз юного синоби подметил там очень знакомый кошелек. На нем виднелся черный, изрядно потертый оттиск печати бывшего владельца (Гоэмон ни в коей мере не думал, что ямабуси заказывает себе кошельки; скорее всего, он находился среди добычи какого-нибудь ронина-разбойника, которому угораздило встретиться на узкой дорожке с монахом-сохэем). И как раз именно этот кошелек с золотыми монетами получил португалец перед тем, как оставить свое горное узилище.
Гоэмону все стало понятно. Он подозревал нечто подобное, но не мог в это поверить. За два года юноша сильно привязался к португальцу, который относился к нему весьма доброжелательно и стал для него кладезем интереснейших знаний. Он страстно желал, чтобы идзину сохранили жизнь, но с другой стороны Гоэмон понимал, что это вряд ли возможно – клан Хаттори тщательно оберегал свои тайны. Юноша сильно обрадовался, когда ямабуси отпустил португальца на все четыре стороны, но, увы, его радость оказалась недолгой…
Юный ниндзя ничего не сказал своему наставнику. Дело сделано, и ворошить его уже не стоит – поздно. Гоэмон даже постарался не подавать виду, что ему все известно, хотя от пытливого взгляда ямабуси мало что могло укрыться. И только по истечении времени он вдруг понял, что это было еще одним испытанием его стойкости и верности традициям «демонов ночи». Конечно же, горный отшельник намеренно показал ему содержимое сундучка. Он совершенно не сомневался, что Гоэмон заметит знакомый кошелек…
