Гоэмон старался держаться несколько в стороне, куда свет костра, который горел всю ночь, не доставал. Это был или куст, или камень, или ложбинка. А на подходах к этому месту он расставлял примитивные, но очень действенные сигнальные ловушки, – вбивал в землю колышки и низко над землей натягивал тонкие шнуры, образующие хитрую паутину. В темноте шнуры трудно заметить, и любой, кто вздумает приблизиться к Гоэмону незамеченным, обязательно зацепится за них и грохнется на землю.
Эта ночь выдалась чересчур шумной – поднялся сильный ветер. Чем ближе караван подходил к Гуарде, тем холоднее становилось. В горах дыхание зимы начало ощущаться гораздо сильнее, нежели на равнине. Поэтому люди жались ближе к костру, где было теплее. Лишь Гоэмон не изменил своему обычаю, лег спать в отдалении от всех. Тренировки под руководством ямабуси сделали его организм малочувствительным к холоду. Молодой ниндзя мог поддерживать комфортную температуру тела даже в мороз. Он долго не мог уснуть; какое-то беспокойство шпыняло его, как заноза в пятке, и молодой ниндзя безуспешно пытался понять, почему так тревожно на душе.
Юноша задремал лишь после полуночи, однако его сон был неглубоким и полным кошмарных сновидений. Проснулся он мгновенно, будто и не спал. Неподалеку от его лежки сначала раздался шум, а затем падение тяжелого тела, которое завершилось тихой руганью на незнакомом ему языке. Ниндзя-то словно сам прыгнул в руку Гоэмона. Даже не сильно напрягая зрение, он увидел, что в его сигнальной ловушке запутался какой-то человек.
Молодой ниндзя скользнул к нему быстро и бесшумно – как змея, которая собралась нанести свой смертоносный укус. Но, видать, боги неизвестного были к нему в этот момент благосклонны: возле костра раздался дикий вопль, а затем на бивак обрушились настоящие демоны, на взгляд Гоэмона, – все черные, страшные, в каких-то немыслимых одеждах, пестрых и рваных. Человек, зацепившийся за шнуры, выпутался из ловушки и присоединился к шайке разбойников, которые напали на людей купца. Он так и не заметил юношу, хотя прошел от него в двух шагах.
Гоэмон не стал дожидаться, пока доберутся и до него. Он быстро шмыгнул к ближайшему дереву и взлетел по стволу наверх, как белка. Устроившись среди ветвей, юноша стал наблюдать картину, достойную кисти какого-нибудь гениального живописца.
Разбойники устроили настоящее побоище. Особенно досталось собресальенте. Тех, кто пытался сопротивляться, подняли на копья, а тем, кто сдался на милость победителей, перерезали горло кривым ножом. Были убиты почти все караванщики, но что касается самого купца, то его оставили в живых, лишь связали и бросили в сторону, как рисовый сноп. Наверное, разбойники надеялись получить за купца большой выкуп. Что касается фидалго, то его схватили сонным. Де Алмейда, изрядно подогретый добрым португальским вином с пряностями, спал, как младенец, и окончательно проснулся лишь тогда, когда его стали вязать. Наверное, разбойники сообразили, что им в руки попался дворянин, и они взяли фидалго с собой, чтобы «поразвлечься» – живьем содрать кожу с него или поджарить на костре.
Лежа рядом с купцом, все еще под действием винных паров, он никак не мог взять в толк, что с ним случилось, и сыпал тысячи проклятий на головы негодяев, осмелившихся нарушить его сон. Но разбойникам было не до него. Они сноровисто вьючили лошадей, и вскоре кавалькада сошла с проторенной дороги, возле которой находился бивак, и по тропе направилась в глубь леса. Вслед за разбойниками последовал и Гоэмон. У него даже мысль не мелькнула оставить идзина в плену и спасаться в одиночку.
До лагеря разбойников было около часа ходу. Вскоре показались костры, и раздались приветственные крики. Оставшиеся в лагере монфи (что это были беглые мавры, Гоэмон уже не сомневался) радовались, как дети, особенно оружию, захваченному у собресальенте. Костры запылали еще ярче – похоже, по случаю разбойной удачи готовился пир, благо продуктов в караване было много, в том числе и две бараньи туши, которые купец купил в селении по пути. Их было три, но одну уже съели, а остальные две, немного присолив, оставили про запас.
Купца разбойники отделили от остальных пленников и даже устроили на мягких одеялах, а другие несчастные (их было всего четверо, и среди них де Алмейда) продолжали валяться на земле, словно коконы гусениц. Фидалго по-прежнему свирепо ругался, но его голос стал хриплым и в нем начали проскальзывать нотки страха. Наверное, он наконец сообразил, какую судьбу ему уготовили монфи.
Несколько разбойников занялись жарким, поместив нанизанные на вертел туши баранов над кострами, а другие, перебрасываясь шуточками, притащили из лесу четыре лесины, обрубили их в нужный размер, вкопали в землю, – рядышком, на небольшом расстоянии друг от друга, – и начали обкладывать дровами. Глядя на эти приготовления, Гоэмон вдруг вспомнил другую картину, точь-в-точь похожую на ту, что разворачивалась у него перед глазами, – сожжение португальцами еретиков в Гоа. Только здесь не было процессии во главе с монахами-доминиканцами. Судя по всему, и морисков, вернувшихся в веру отцов, ждал костер, и теперь они мстили своим поработителям. Видимо, зрелище корчащихся на костре белых людей было для них наипервейшим развлечением.
Нет, только не де Алмейда! Он не должен умереть! Нельзя сказать, что Гоэмон сильно привязался к фидалго, но он понимал, что без сеньора шанс вернуться в Нихон у него совсем мизерный. Гоэмон полез в свою дорожную сумку и нащупал там гранаты нагэ-тэппо, которые он готовил втайне от Фернана. Если с порохом у него не было проблем, то с магнием, который давал яркую, слепящую вспышку, ему пришлось повозиться, пока он не нашел в одной из аптек Лижбоа горькую английскую соль, которую лекари прописывали как слабительное.
Все дальнейшее уже было делом техники. Соль он довел до нужной кондиции благодаря различным алхимическим ухищрениям, которые знал назубок, а корпуса гранат, похожие на небольшие колобки, вылепил из глины и обжег на костре для прочности. Насыпав в глиняные сосудики смесь из пороха и того, что получилось после его ухищрений с английской солью (это был не совсем магний, но все равно порошок давал яркую вспышку), он вставил фитили, пропитанные горючим составом, и спрятал нагэ-тэппо в сумку. Гоэмон не знал, найдет ли он применение гранатам в стране идзинов, и больше делал все по устоявшейся привычке быть готовым к любым поворотам в своей жизни. Оказалось, что его старания не пропали зря.
Укрывшись в ложбинке, он развел крохотные костерок из сухого мха и поджег толстый шнур, который долго тлел и от которого можно было поджигать фитили нагэ-тэппо. А затем бесшумно двинулся по кругу на ту сторону поляны, где находились пленники, предназначенные к закланию на костре. Но вскоре ему пришлось остановиться – на краю поляны, под высоким деревом, таился дозорный. Гоэмон напряг зрение и увидел, что это высокий, хорошо вооруженный мавр, который одним глазом следил за событиями, которые разворачивались возле костров, а другим – за зарослями.
Молодой ниндзя покривился в досаде; мимо этого стража незаметно проскользнуть не удастся. Он знал, что жизнь в природной среде усиливает способности человека слышать и видеть то, что не дано городскому жителю, оглохшему от уличной суеты и не способного различать мельчайшие детали в окружающей обстановке. Поэтому лазутчики клана Хаттори, внедрившиеся в город, раз в год удалялись в горы, где наедине с природой восстанавливали свои навыки. Конечно, все это происходило под разными благовидными предлогами для окружающих, но в обязательном порядке.
