Вскоре стол в светлице на втором этаже ломился от еды (похоже, последние два года были не таким уж и неурожайными, как плакался арендатор), и незваные гости, изрядно проголодавшиеся за дорогу, приступили к трапезе с таким усердием, будто ничего не ели несколько дней. Что и неудивительно: нелегкая и опасная дорога, чистый горный воздух, запах сосновой хвои и увядающего разнотравья могли заставить свершить грех чревоугодия даже богобоязненного монаха, который истово постится и ест только черствый хлеб, запивая его водой. На столе лоснились боками зажаренные на вертеле каплуны, в кувшине плескалось крепкое ароматное порто, так что ни о каком посте не могло быть и речи, хотя наступила пятница, когда добрый христианин должен забыть о скоромной пище и вине.
– Превосходное вино, Бартоломеу! – воскликнул повеселевший фидалго; он обладал удивительной способностью жить текущим моментом, напрочь выметая из мыслей грядущие и уже свершившиеся неприятности. – Не припоминаю, чтобы в наших местах водилось нечто подобное. Все больше кислятина.
– Это подарок от моего куманька. Он живет на берегу реки Дору. А там виноград особый. Он растет на скалах и слышит шум реки. Поэтому порто получается таким крепким и ароматным. Прошлый год был особенно удачным для виноделов.
Де Алмейда немного помялся, но затем все-таки спросил:
– А как поживает сеньорита Гразиела?
Бартоломеу несколько смутился, замялся, а затем ответил, невинно хлопая ресницами:
– Не понимаю, о ком вы спрашиваете… Ну я пойду, сеньор. Прикажу, чтобы вам приготовили комнату.
– Стоять! Не прикидывайся стоптанным башмаком! Я говорю о сеньорите Гразиеле Гимарайнш да Коста.
– Тут такая история… – Гомеш бочком, словно краб, двинулся к двери мелкими шажками. – В общем, она помолвлена с сеньором Мигелем Диашем. Но сеньорита Гразиела носила траур по вас, как и должно, целый год!
– Что-о?! Три тысячи чертей! – взревел фидалго. – Мало того, что этот негодяй с помощью ростовщика-крючкотвора завладел моим замком, так он еще отнял у меня и невесту! Убью-у!!! – Он схватил табурет, который стоял поблизости и, вне себя от гнева, швырнул в сторону Гомеша; наверное, в этот момент бедняга-арендатор показался ему в облике его врага Мигела Диаша.
Гомеш оказался на удивление проворным. Несмотря на некоторую неуклюжесть и животик, он так шустро нырнул в дверной проем и закрыл за собой дверь, что ему могли позавидовать уличные акробаты. Табурет с грохотом ударился о стену и рассыпался на составные части.
– Вот прямо сейчас пойду и прикончу Диаша! – Фидалго вскочил на ноги и начал надевать свой широкий военный пояс с мечом и кинжалом. – Разгоню стражников, – поди набрал каких-нибудь свинопасов – а его самого выпотрошу, как кабана. Мачадо, кирасу!
– Сеньор, я бы не советовал торопиться… – Гоэмон холодно глядел на приготовления фидалго.
Фернан де Алмейда в бешенстве повернулся к нему, но сразу и остыл; уж он-то знал, что с Мачадо нельзя обращаться, как с обычным простолюдином. Серьезный, отчужденный вид азиата не располагал к ссоре, тем более оскорблениям в его адрес. Мало того, фидалго быстро сообразил, что у Гоэмона есть какой-то план.
– Говори, – буркнул он и одним духом выпил полную кружку, вмещавшую добрую пинту
[68]
крепкого вина.
– Вам для начала неплохо бы встретиться и побеседовать с сеньоритой Гра-зи-елой… – Имя бывшей возлюбленной фидалго Гоэмон выговорил с трудом.
– С какой стати?! Она предала меня!
– Согласитесь, что женщина не может ждать жениха с того света. Ведь ей сообщили, что вы погибли. Но жизнь продолжается… а тут подвернулся этот сеньор Мигел Диаш, как я понимаю, богатый господин.
– Я все равно его убью!
– Это ваше право. Но в любом деле всегда должен присутствовать трезвый расчет. Вы же не хотите, чтобы вас посчитали преступником и объявили в розыск?
– Только этого мне и не хватало… – буркнул Фернан де Алмейда.
– Вам нужно хорошо отдохнуть, привести себя в порядок… – При этих словах фидалго машинально провел рукой по щеке, изрядно заросшей щетиной. – и завтра нанести сеньорите визит. А что касается Мигела Диаша, то наступит и его черед. Я уверен, что ему уже доложили о вашем прибытии, значит, из замка его не выманить. Придется найти способ побеседовать с ним без лишних свидетелей.
– Отдохнуть… Что ж, в этом есть резон, – неохотно согласился фидалго, которого все еще обуревали страсти. – Бартоломеу!
– Слушаю, ваша милость! – Гомеш осторожно заглянул в слегка приоткрытую дверь.
– Где моя постель?
Спустя несколько минут де Алмейда уже спал. Он обладал замечательной солдатской привычкой засыпать где угодно, на чем угодно и в любой удобный момент, независимо от внутреннего состояния и окружающей ситуации, – даже если будут грохотать пушки. Что касается Гоэмона, то он решил побеседовать с Гомешем. Бартоломеу, напуганный гневом сеньора, охотно рассказывал все, о чем его расспрашивал юноша. Он решил, что Гоэмон – слуга де Алмейды, поэтому, чувствуя родственную душу, выкладывал ему разные сведения как на духу. Тем более, что крепкое порто не только способствовало хорошему настроению, но и развязывало язык. Из его болтовни ниндзя узнал много интересного и поучительного.
На другой день, с утра пораньше, фидалго принял ванну и тщательно побрился. Собственно говоря, обычную винную бочку, наполненную теплой водой, назвать ванной было трудно. Гомеш приготовил ее именно для сеньора. Его семья обходилась глубоким деревянным корытом. Но мыться в корыте для де Алмейды было оскорблением, поэтому сообразительный арендатор выкатил из винного подвала большую бочку.
Когда Фернан покончил с водными процедурами, от него за десять шагов несло крепким винным запахом (между прочим, не лишенным некоторой приятности). Гомеш предложил Гоэмону искупаться после господина, но ниндзя отказался. Для него это было неприемлемо, и случись такой казус в Нихон, Бартоломеу не сносить бы головы. Но юноша уже привык, что у идзинов все не так, как в его родных краях, поэтому смирил свою гордыню и на предложение хозяина дома ответил вежливым отказом.
Его тело и так было чистым, потому что он купался почти во всех горных речушках и водопадах, встречавшихся на пути. Вода в них, естественно, была ледяной, но закаленный организм юноши был нечувствителен к холоду. Однажды де Алмейда попробовал последовать его примеру и встал под упругие струи водопада, но тут же, как ошпаренный, выскочил на берег. При этом он честил Гоэмона на все заставки, но тот лишь ухмылялся. Его забавляла изнеженность идзина, хотя тот и был храбрым воином.
Глядя на расфуфыренного де Алмейду, который натянул на себя свой лучший костюм, купленный по прибытии в Лижбоа, юноша сказал:
