Гоэмон, как истинный христианин, даже обзавелся нательным крестом, купленным по случаю в Кадисе. Это была всего лишь одна из разновидностей маскировки, к которой часто прибегали синоби. В этом он не видел ничего зазорного; перевоплощение в другую личность ни в коей мере не затрагивало его веру. Главное, что на груди, под рубахой, он всегда носил свой амулет – инау. Что касается де Алмейды, то португалец к некрещеному «христианину» отнесся спокойно. Фернан уже настолько сдружился с Гоэмоном, что смотрел на его «чудачества» сквозь пальцы. Находясь рядом с Мачадо, фидалго чувствовал себя гораздо спокойней, уверенней и вдвое сильней.
Когда на небольшой площади посреди форта завязалась последняя, самая жестокая сеча, неистовый в бою Фернан де Алмейда хотел присоединиться к рыцарям, отчаянно отбивающимся от турок. Но Гоэмон придержал его за рукав и сказал ровным голосом:
– Сеньор, это конец. Мы сделали в форте все, что могли. Умереть никогда не поздно, тем более что позади нас бастионы Бирги, которые тоже кому-то нужно защищать. И потом, кто-то ведь должен доложить Великому магистру о славных делах его рыцарей.
Какое-то время де Алмейда прожигал Гоэмона насквозь бешеным взглядом. Для него, в отличие от юноши, битва с османами была сражением за веру. При всем его легкомысленном отношении к святым отцам и церкви он все-таки был истинным христианином. Неизвестно, чем бы закончилась их размолвка, но тут в разговор вступил аркебузир Франсиско Бальби. На него страшно было смотреть: в лохмотьях, прокопченный насквозь черным пороховым дымом, загорелый до черноты – словно обожженный на костре, с повязкой на голове, через которую проступала кровь, Бальби смотрелся выходцем из ада. Он сдружился с де Алмейдой и они всегда держались вместе.
– А парнишка прав, сеньор, – сказал Бальби. – Мы не рыцари и не имеем защитного облачения, поэтому янычары зарежут нас, как свиней, быстро и бестолку. Нужно уходить отсюда. Но как это сделать? Мы в мышеловке.
– Не совсем, – возразил Гоэмон. – Сеньор Бальби, вы не побоитесь прыгнуть со стены форта в воду?
– Что за вопрос… – Старик попытался улыбнуться, но это ему не удалось, и на его лице появилась гримаса, похожая на волчий оскал. – Кто вырос возле моря, тот плавает, как дельфин. В юности я прыгал с самых высоких скал, которые только мог найти на Сицилии.
– Вам придется вспомнить молодость, – сказал Гоэмон. – Следуйте за мной. Быстрее! – Он заметил, что турки уже начали обращать на них внимание.
Оставив все свои сомнения и колебания, де Алмейда последовал за Гоэмоном без лишних размышлений. Его давно удивляла практичность и находчивость юноши, который мог выкрутиться из любого, самого сложного положения. Фидалго знал, что Гоэмон слов на ветер не бросает, а значит, появилась надежда уберечь шею от острого турецкого ятагана. Пробираясь среди мертвых тел, заваливших площадку у гребня стены, он вдруг ни с того, ни с сего вспомнил о неверной Гразиеле, и у него защемило под сердцем; в этот момент Фернану почему-то показалось, что разговор, который они вели на асьенде, еще не закончен, и обязательно должен иметь продолжение.
– Здесь! – сказал Гоэмон, когда они оказались в самом дальнем конце форта.
В этом месте крепостная стена поднималась прямо из воды. Она была очень высокая, а если смотреть сверху, то прибой, который облизывал замшелые камни, казался настолько далеким, что прыгать в море было чистым безумием.
– Да-а… – Фидалго, посмотрев вниз, невольно отшатнулся. – Высоковато… А, была, не была! Спаси нас, Господи… – Перекрестившись, он сильно оттолкнулся от гребня стены и прыгнул.
Нужно сказать, что не только высота стены представляла опасность для пловцов. В море у ее подножья было много хаотически разбросанных каменных глыб, поэтому перед прыжком требовалось найти глубокое место и попасть в него, что представляло определенную сложность. Тем не менее фидалго вполне благополучно плюхнулся в воду, лишь немного отбив себе живот. За ним последовал и Франсиско Бальбо. Старик и впрямь свою молодость провел не зря. Он так точно и тихо вошел в воду, что Гоэмон даже поцокал языком от восхищения. А затем прыгнул и сам. Для подростков клана Хаттори прыжки в воду с высоких скал были развлечением.
Едва они немного отплыли от форта, как на стене показалось еще несколько фигур. Это были оставшиеся в живых мальтийские ополченцы. Они тоже знали, где находится путь к спасению. К сожалению, не у всех прыжки получились удачными. Из четверых человек, последовавших за аркебузирами, двое разбились на камнях. Спустя какое-то время все пятеро (среди них был и знаменитый мальтийский пловец Тони Бахадо) уже выходили на берег у бастионов Бирги. Фидалго сразу же отвели к ла Валетту, и он, выступив перед собранием старших рыцарей, небесталанно живописал подвиги защитников форта.
Чересчур красноречивым Фернан де Алмейда стал не от хорошей жизни; он прекрасно понимал, что всех, кто покинул форт, могут обвинить в трусости. Но Великий магистр и рыцари оказались великодушными. Защитники форта Сент-Эльмо и так здорово помогли обороне Бирги, сковав значительные силы сераскера Мустафы-паши. Когда рыцари ушли, ла Валетт попросил фидалго, чтобы он и остальные оставшиеся в живых побольше рассказывали солдатам о героизме защитников форта. Де Алмейда не возражал; он отлично осознавал, что такие рассказы поднимут боевой дух.
И только когда Фернан покинул здание, где располагался магистр, он сообразил, почему их не казнили как трусов. Ла Валетт был еще тем хитрецом. Он хорошо понимал, что смерть пятерых человек ничего не изменит в весьма сложной обстановке. Тем более, что аркебузиры сражались до конца и ушли, когда у них закончились боеприпасы, а без них в разрушенном форте им делать было нечего. А вот героические сказки последних защитников форта (естественно, изрядно приукрашенные по вполне понятной причине) будут весьма полезны для общего дела.
Впрочем, не исключено, что Великий магистр оставил им жизнь и по другой причине. И мальтийцы, и команда де Алмейды не бросили оружия в форте. Оно стало бесполезным в Сент-Эльмо, но в Бирге аркебузы были на вес золота, благо пороха и пуль там хватало. Плыть с тяжеленной аркебузой – еще тот труд, но никто даже не подумал утопить оружие.
Им дали на отдых и чтобы привести себя в порядок чуть менее суток. За это время случилось страшное, то, что раньше никогда не позволяли себе делать османы со своими противниками-рыцарями. Разъяренный сераскер Мустафа-паша, который потерял при штурме Сант-Эльмо восемь тысяч своих лучших воинов, а также предводителя корсаров Тургут-реиса, приказал всем пленным рыцарям, кроме девяти, немедленно отрубить головы. Тела трех казненных прибили к деревянным крестам и пустили вплавь через вход в гавань к форту Сант-Анджело. Двух из них опознали; это были итальянцы Мортелли и Сан Джорджио. Кроме того, Мустафа-паша приказал поднять на копья в форте Сент-Эльмо головы полковника Маса, Миранды и де Гуареса и развернуть их лицом к Сан-Анджело.
Ла Валетт расценил этот варварский жест как объявление войны на уничтожение. В тот же день все турецкие пленные в Бирге, и в форте Сент-Анжело были обезглавлены. Их головами зарядили два самых больших орудия-василиска и по команде Великого магистра сделали несколько залпов в сторону турецких позиций. Крики ужаса и злобы из лагеря мусульман показали, что удар достиг цели. После этого никто из противников не давал и не просил пощады…
