Часть первая
Печальные острова
Глава первая
в которой я делаю выводы и пытаюсь в них
поверить
Плеть в руках надсмотрщика казалась живой. Она то спала,
прикорнув на мускулистых, поросших курчавым рыжим волосом руках, то лениво
потягивалась, едва не касаясь плеч каторжников, то, рассвирепев, начинала
бросаться из стороны в сторону, посверкивая крошечным медным наконечником.
И лицо надсмотрщика, всегда скучное и безучастное, будто
говорило: это не я, не я, без обид, ребята! Она, она – что хочет, то и творит…
– Ну, разбойнички, душегубцы… бунтовать будем?
Нестройный хор голосов ответил, что нет, никак не
собираемся. Надсмотрщик выдавил улыбку:
– Хорошо, радуете старика…
Для надсмотрщика он и впрямь был стар – лет сорок, пожалуй.
Редко до таких лет доживают на его работе – кого придушат цепью, кого затопчут
ногами, а кто и сам уйдет, подкопив деньжат, от греха подальше. Лучше уж
маршировать в строю или бродить по ночным улицам в худой кирасе стражника, чем
иметь дело с десятком-другим готовых на все негодяев.
Но этот, с укоренившимся прозвищем Шутник, был слишком
осторожен, чтобы попасть в руки отчаявшегося, и достаточно умен, чтобы не злить
без нужды весь этап. Велик ли труд – разобраться, кто виноват, прежде чем
пустить в ход плеть, или прикрикнуть на кашевара, чтобы из недоворованных
остатков провианта сумел сготовить что-то съедобное?
А нет… не каждый это понимает. Вот и вспыхивают в трюмах
кораблей такие безумные бунты, после которых растерянные офицеры и следов не
находят от свирепых, здоровенных бугаев. И остается одно – вешать каждого
третьего, хоть и это угомонит каторжников лишь на время.
– А ты, Ильмар? Еще не разобрался с замками?
Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Ох, здоров Шутник! Не
хотел бы я его рассердить – даже без цепей.
– Что ты, Шутник. Не по зубам они мне.
Надсмотрщик, нависший над моей койкой – почетной, носовой, с
одним только соседом, – осклабился.
– Это верно, Ильмар… верно. Только у тебя за зубами еще и
язык есть. А? Может, есть у тебя Слово, а на то Слово – связка ключей
прицеплена?
На миг его глаза стали жесткими, буравящими. Опасными.
– Будь у меня Слово, Шутник, – тихо сказал я, – не болтался
бы вторую неделю в этой вони.
Шутник размышлял. Потолок в трюме был низкий – чего уж тут,
зачем для каторжников стараться, и он невольно горбился, чтобы не задеть
болтающийся прямо над головой фонарь.
– Тоже верно, Ильмар. Значит, судьба твоя – дерьмо нюхать.
Он наконец отошел, и я перевел дух.
Дерьмо – не беда. И не такое терпели. Другое дело –
рудничную вонь нюхать, вот от нее можно и вовсе дышать разучиться.
Надсмотрщик вышел, повозился с засовом и забухал сапогами по
трапу. Трюм сразу ожил. Шутник не из тех, кто делает вид, что уходит, а потом
подслушивает под дверью.
– Куда колоду дел, Плешивый? – заорал Локи, карманник,
залетевший на каторгу по какой-то злой усмешке судьбы.
По всем законам полагалась ему разве что хорошая плеть, да,
может, еще отсечение пальца. А вот нет – не приглянулся судье, или вспомнил тот
подружку, которой на базаре карманы обчистили, – и все. Плыви к Печальным
Островам, надейся, что молодость поможет протянуть три отмеренных года.
Впрочем, Локи не унывал – такие никогда не унывают. Свое прозвище в честь
древнего северного бога проказ он получил не зря…
– А ты поищи, ты же у нас мастер, – хмуро отозвался
Плешивый, мелкий чиновник, угодивший к нам за казнокрадство. Все ясно, сегодня
не его масть…
В дальнем углу Волли-сладкоголосый затянул прерванную
появлением надсмотрщика песню. Длинный язык довел его до каторги, но выводов он
из того не сделал. Что говорить, третий раз сажают, а Волли честно вкалывает
полгода – больше за крамолу не дают – и принимается за старое.
Сборщик сказал – новый налог,
Что ж, заплачу, я отвечал…
Голос у него был и впрямь хорош, и дерзости хватало, но вот
больше ничего за душой певец не имел. Наверное, ему рукоплескали в селах и
кварталах ремесленников… Впрочем, он иной славы и не искал. Я лениво слушал про
то, какой именно продукт герой песенки собрал в большую корзину, за что этот
продукт выдал, и как оплошал тупой сборщик налогов, вывалив содержимое корзины
в общий воз с податями.
Пел бы лучше чужие песни, дурак… Про любовь, про лунную
дорожку на воде, про потаенное Слово. Жил бы безбедно и людей бы радовал.
– Новую! – завопил Локи. Ему сегодня везло. Может, виной был
фарт, а может, ловкие пальцы. Интересно, на что играют – на пайку, на
дежурство, на интерес?
– Хватит, – глядя в покачивающийся деревянный потолок,
сказал я. Потолок поскрипывал – кто-то ходил по палубе. – Наигрались. Спать
пора.
– Ильмар, да ладно тебе… – неуверенно начал Локи.
– Хватит, я сказал!
Командовать двумя десятками балбесов мне особенно не
улыбалось. Но пришлось этим заняться – иначе власть в трюме держал бы
Славко-дубина, самый натуральный душегуб, пойманный прямо у свежего трупа. Сто
кило мускулов и костей и чуть-чуть мозгов под крепким лбом. Я от души надеялся,
что в рудниках его случайно придавит груженой вагонеткой. Сам бы
поспособствовал, вот только нет у меня желания под землю лезть.
Значит – завтра придется изворачиваться. Ловчить, убегать,
таиться. Доказать, что не зря слыву самым ловким вором во всей Державе. Из
шахты не очень-то убежишь – вся надежда на короткий путь из порта в горы.
Надо выспаться…
Я встал и затушил фитиль в фонаре. Запахло горелым маслом. В
темноте сразу стал слышен плеск волн за бортом, будто слух обострился.
Поскрипывали койки, кое-кто торопливо бубнил положенные вечерние молитвы
Искупителю, Волли вполголоса допевал песню – не умел он останавливаться
посередине, я даже и окликать его не стал.
– А вот у меня однажды была девка… – Славко затянул обычную
вечернюю историю. На каторге о женщинах лучше не говорить – к концу второй
недели народ распаляется, и начинаются непотребства. Но Славко я не перебивал –
все его истории были такие тупые и тошнотворные, что действовали лучше
лекарского брома, который положено было добавлять в наше пойло. Распалялся от
них только сам Славко, причем так лихо, что на второй день я посоветовал
Шутнику поменять народ на койках. Теперь рядом со Славко-дубиной лежал
молчаливый здоровенный верзила из какой-то, еще древними богами забытой,
руссийской деревеньки. Как попал в Державу, где научился разговору, за что на
каторгу угодил – не знаю. Парень он был неплохой, а мускулами – еще покрепче
Славко. Кажется, дома кузнецом был. Одна беда – очень уж инертный, погруженный
в свои мысли. За себя-то постоит, а вот народ в порядке не удержит. Мальчишку,
который поначалу оказался рядом с душегубом, я от греха подальше поместил на
койку над своей – хоть и есть у старшего по этапу право жить с комфортом, но
так оно спокойнее будет. И кажется, в тот миг и посмотрела на меня
Сестра-Покровительница с заоблачных высот… верно я сделал, ох как верно.
