Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.
– Перестань. – Я присел рядом и рукавом его же рубашки утер
слякоть. – Нечего жалеть. Жизнь крутит-вертит, а Искупитель правду видит. Кого
любит, того испытывает. У тебя все равно… такое сокровище осталось, что мне и
не снилось никогда.
Марк тут же затих.
– Да не буду я Слово пытать… Скажи лучше, что ты чуешь при
этом?
– Холод.
– И все?
– И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что
должен найти. И находишь. Холодно только.
– Понятно. Значит, все равно что жратву с ледника воровать.
Ничего особенного.
И что это все мысли к еде сводятся? Марк уставился на меня.
Удивленно сказал:
– Вы смеетесь. Вы же смеетесь!
– Да. А что, нельзя?
Он неуверенно улыбнулся:
– Нет, я не думал, что вы умеете. Вы все время такой
мрачный.
– Знаешь, Марк, брось свое «вы». Я тебе не граф, да и ты мне
не принц. Оба мы беглые каторжники – один молодой, другой старый. Договорились?
Мальчик кивнул:
– Ладно. Ты прав, вор Ильмар.
– А ты молодец, бастард Марк, – вернул я любезность. –
Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты хоть что-то делать обучен?
– Кое-что.
– Например?
– Фехтовать. Стрелять.
Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?
– Из пулевика?
– Да.
– Тебя и впрямь в наследники готовили, – признал я. – Что ж,
полезное умение. Значит, воевать обучен. Дюжину-то начал?
Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:
– Не знаю. Может быть.
– Это плохо. – Я покачал головой. – Пока точно не узнаешь,
считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого и за неделю не помер
– значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя на
улице страже бросил, – так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь
– считай, что убил. Так спокойнее.
– Я знаю.
– Хорошо. Диалектам обучен? Романский ведь тебе не родной,
верно?
Марк промолчал.
– Не родной, чувствую. Да не беда, ты на нем говоришь
здорово, не придирешься. Чуть по-ученому, словно выпендриваешься, но такое
бывает. Русский ты знаешь – слыхал, как ты с кузнецом говорил. По-галльски
говоришь?
– Oui.
– Иберийский, германский?
– Si, claro. Ich spreche.
– Небось еще языки знаешь? – предположил я. – А?
Мальчишка кивнул. И в глазах у него мелькнула легкая
гордость.
– Уже много, – похвалил я. – Вырастешь, так сможешь
переводчиком работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу в прислугу
устроиться…
Вот, опять. На этот раз он заплакал. Молча, но
по-настоящему. И впрямь, чем я его обрадовать вздумал? Что он будет занюханному
барону прислуживать, когда себя графом или герцогом мнил?
– О прошлом не плачь, о будущем думай! – гаркнул я, пытаясь
грубостью прервать слезы. – Здоровый уже парень!
Марк продолжал реветь. Моего тона он не испугался – оно,
конечно, приятно, но как успокоить-то?
– Тебе думать надо, как вырасти! – резко сказал я. – А там
лови счастье, повезет, так и титула добьешься! Вот выберемся с Островов, – я
постарался вложить в эти слова такую уверенность, которой вовсе не испытывал, –
чем зарабатывать станешь?
Он дернул плечами.
– Голова у тебя умная, – вслух рассуждал я. – С такой
головой на мануфактуру наниматься – Искупителя гневить. В монастырь? Ты не
калечный, чтобы монахи пригрели… да и паршивое это дело, монашеская любовь, они
там через одного извращенцы, покарай их Искупитель… В храм Сестры не предлагаю
тем более, сам понимаешь.
Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас
решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар
Скользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!
– Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких.
– Я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого. – Могу
поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь –
уйдешь. Заодно подзаработаешь немного. Математике ты хорошо обучен, не
сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий. Если попрошу, тебя не
обидят. Могу сказать, что ты мой сын. – Я ухмыльнулся. – По возрасту впритык,
но можно наплести. Будет крыша над головой, сыт будешь. И опять же – в языках
практика, в математике, интересные люди каждый день приходят, с охранниками
сдружишься – будет с кем на мечах тренироваться…
Я с таким увлечением начал живописать радости купеческой
жизни, словно сам вырос в лавке и ушел оттуда по несчастливой случайности. Марк
плакать перестал. Зато спросил:
– А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?
– Я птица вольная.
Марк усмехнулся.
– Еще я взрослый человек. Ясно? Меня даже душегубцы боятся,
мне везде приют.
– Странный ты, Ильмар, – очень серьезно сказал Марк. – Я
вначале думал, ты ловкий дурак. Не обижайся!
Ох и приложил! Я проглотил обиду:
– А чего тут обижаться? Ворье – оно такое и есть, мальчик.
Ловкое, хитрое да глупое. Сколько ни прыгай, а конец один – или от чахотки в
руднике, или на мече солдатском.
Марк кивнул.
– Я о том и говорю. Ты же сам диалекты знаешь. И вообще
всему ученый. Я же видел, как ты нож держал…
Я вздрогнул.
– Воевал я, мальчик. Довелось.
– Простым солдатам стальной клинок не положен, – спокойно
возразил Марк. – Да и не в этом дело. Тебя и впрямь всякие бандиты слушаются и
стража побаивается. Не силы, ума боятся. Неужели ничего другого не нашел, кроме
как воровать?
– Воры разные бывают, – стараясь оставаться спокойным,
ответил я. – Одни на ярмарке карманы чистят, другие с кистенем по большой
дороге гуляют, третьи дома грабят.
– А ты этим не занимался?
– Бывало, – признал я. – С голодухи чего только не сделаешь,
парень. Только у меня другое умение.
Марк ждал, и я почему-то решился на откровенность:
– Я то ворую, что уже никому не принадлежит. Думаешь, почему
Ильмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице не
вздернули?
