Всхлипывая – снова за старое взялась, только теперь меня не
проведешь, девушка встала. Глянула мне в глаза:
– И ты отвернись!
Я засмеялся в голос, и она молча стала одеваться. Мне сейчас
было не до ее прелестей. Многие на девицах залетают, особенно сразу, как с
каторги вырвутся. Вмиг голову теряют, и насильничать готовы, и воровать без
ума, лишь бы на девку заработать.
– Нужно нам кое-что от тебя, летунья, – сказал я. – Дашь –
свяжем, но не тронем. А нет… прости, только все равно боли не выдержишь.
Она молчала, застегивая небесно-голубой жакет. Форма у
летунов – как праздничная одежда. Голубые шелка, медные пуговицы, белые
кружевные оторочки. Даже теплые чулки – в тон, из белой и голубой шерсти. Знаки
различия на форме незнакомые, летунские – в виде серебряных птичек. На мужиках
все это, пожалуй, слишком помпезно, а вот на девушке – заглядеться!
– А нужна нам карта, – продолжил я. – Сама знаешь, какая. И
еще… запал.
Марк повернулся, кивнул.
– Ну и что? – спокойно сказала девушка. Одевшись, она снова
вернула уверенность. Может, стоило голой подержать – так спесь-то живо слетает…
– Думай, подруга небесная. – Я подошел, крепко взял за руку.
– Драться больше не вздумай, руки переломаю. И спорить не спорь. Давай карту и
запал.
Девушка презрительно усмехнулась.
– Как тебя зовут? – резко спросил Марк. Опять тем тоном,
каким солдат отвлек.
Она вздрогнула. Ответила, без особой охоты:
– Хелен.
– Романка? – на всякий случай уточнил я. Как будто
высокородная летунья может старые корни сохранить. – Так вот, Хелен, выхода у
тебя нет. Делай, что велю, будешь жить.
– Жизнь без чести – хуже смерти.
– Это верно. Только чести тебя лишить – дело недолгое.
Хелен пожала плечами. Стояла она прямо, как истинная дама
перед провинившимся слугой. А ведь болело у нее сейчас все, что только болеть
может.
– Когда дворовый пес гадит на тебя – это не позор. Позор псу
под хвостом вытирать.
– Так, значит… – Я разозлился. – Мы для тебя – псы дворовые?
Сейчас узнаешь, зачем псам зубы…
– Ильмар…
Марк подошел к нам. Покачал головой:
– Она карты и запал на Слове прячет. И не отдаст. Летунов
учат любую боль терпеть… глянь ей на плечи – там следы от игл должны быть.
Хелен яростно сверкнула глазами.
– А что тогда делать, парень?
Конечно, я понимал что. С обрыва вниз головой прыгать, все
легче да быстрее помрем.
– Веди ее к планёру.
– Далеко не улетишь, Марк. Запала нет, карт не знаешь.
Хелен вроде и не сомневалась, что поднять планёр в воздух
мальчишка сумеет. Я это в уме отложил, но ничего не сказал. Толкнул девушку,
повел перед собой, не выпуская руки.
Что он задумал, мой попутчик таинственный?
Если она боли не боится, если подкупить нечем, а разжалобить
проще холодный камень?
В полном молчании мы шли к планёру. Беда, беда тяжкая, уже
светло стало, уже со стен форта можно нас увидеть – двух каторжников, что
высокородную летунью под конвоем ведут. Нет спасения.
Возле планёра Марк ускорил шаг, первым заскочил в кабину.
Пояснил:
– Я не знаю, летунья, можешь ли ты весь планёр в Холод
спрятать. Только теперь не выйдет.
Хелен молчала.
– Руби тросы, Ильмар! – велел Марк.
Не выпуская Хелен, я обошел планёр. Обрезал веревки,
удерживающие его на месте. Планёр стал подергиваться под свежим ветром. Летунья
болезненно сморщилась, глянула на меня. Прищурившись, я покачал головой: «Не
вздумай».
Она не стала лезть в драку. Мы вернулись к кабине, где вовсю
орудовал Марк. Поворачивал рычажки, давил на педали, дергал ручки. Планёр
дергался, будто ожил, колебались концы длиннющих крыльев, ходил налево-направо
хвост.
– Машину погубите, и сами погибнете, – сказала Хелен.
– Может быть, – согласился Марк. – Только я попробую. Выхода
у меня нет.
Может, он надеется летунью тем напугать, что планёр
разобьет? Видал я таких героев, что за верного коня готовы свою жизнь отдать…
Хелен посмотрела на меня:
– Он с тобой не полетит. Побоится. Это верная смерть.
Марк глянул виновато. Я ничего не сказал. В животе стало
совсем пусто и холодно, захотелось отвести глаза.
– Прости, Ильмар. Но меня-то ты не станешь держать?
– Не стану, – согласился я с облегчением. – Каждый свою
смерть сам выбирает.
– Что скажешь, Хелен? – насмешливо спросил Марк.
– Тебе даже с полосы не стронуться! – Она вся подалась
вперед, вцепилась в спинку кресла.
– Сдвинусь. Ветер хороший. До воды далеко, может, и
выпрямлюсь. Поток восходящий, скажешь, нет?
– Все равно не дотянешь!
– Я попробую, – сказал Марк. И в голосе была такая
твердость, что я понял – он полетит. Может, недолго, но полетит.
– Я с тобой, парень, – сказал я онемевшими губами. – Все
равно… один конец.
– Дай запал и карты, – потребовал Марк.
– У тебя налета нет, до материка не каждый ас дотянет!
– Конечно, Хелен, Ночная Ведьма… куда мне до тебя. Только я
попробую.
Когда он назвал ее Ночной Ведьмой, по лицу девушки
скользнула какая-то тень. Смесь гордости и обреченности.
– Не делай этого, Маркус. Вспомни честь!
– Моя честь со мной, капитан! Свою береги.
Вот это да. Женщина – а в чине капитана.
Значит, есть чем гордиться – с высокородным офицером
справился, а какого пола – дело уже десятое.
– Разобьешься… – пробормотала Хелен. – Разобьешься,
разобьешься…
Она дернулась, стряхнула мою руку, и я не стал ее
удерживать. Убивать Марка она никак не собиралась, наоборот, тряслась за его
жизнь. И мысль, что мальчишка разобьется, пугала ее больше собственной судьбы.
– Садись сзади, Ильмар, – велел Марк… Маркус. – А ты гляди,
Хелен, как твоя птичка летать умеет.
Отстранив девушку, я полез на заднее кресло. Сестра, Сестра,
образумь, что ж я делаю? Хоть часок бы еще пожить… рассвет встретить, с оружием
в руках смерть принять… Мысли в голове метались, будто певчие сверчки в клетке,
руки противно тряслись, на лице проступил пот. И все же я забрался в тесную
клетку кабины, скорчился на втором сиденье, просунув ноги под кресло летуна, на
решетчатый деревянный пол.
