– А на третий день, когда поставили ее свинарник чистить, я
и подошел, вроде как невзначай… – захлебываясь, бубнил Славко. – Юбки-то она
задрала выше колен, чтоб не извозить, а я как подкрадусь…
– Как про женщин говоришь! – с тоской и глухой яростью
воскликнул верзила-кузнец. Это у него было больное место, видно, в диком краю
до сих пор верховодили бабы – и душегубу приходилось постоянно выкручиваться.
– Как? – с наивной звериной хитростью спросил Славко. –
Хорошо говорю! Красивая была баба!
– Женщина!
– Ну женщина… Юбки, говорю, задрала…
– Нельзя так говорить!
– Почему ж нельзя? – искренне поразился Славко. – Ноги у нее
красивые были. Морда…
– Лицо!
– Лицо, лицо… Лица – никакого, а ноги – да! Можно ведь
говорить, что женщина красивая?
– Можно, – поразмыслив, сказал кузнец. – Это – хорошие
слова.
– А что мор… лицо у нее красивое?
– Можно…
– А что ноги красивые?
– Тоже можно… – растерянно признал кузнец.
– Так я и говорю, ноги у нее – во! Я сзади-то подкрался, да
и шлепнул… любя. Она как растянулась, для вида сердится, а сама мор… лицо
протирает и улыбается!
Захихикал Плешивый, видно, для городского чиновника
первобытный идиотизм Славко был очень забавен. Чувства юмора он не терял, не
без оснований надеясь пересидеть два отмеренных года на непыльной работке
счетовода. Проблем с ним оказалось куда меньше, чем ожидал, и потому я
Плешивого немножко оберегал от опасностей.
Кто-то из каторжников, в очередной раз обманутый в лучших
ожиданиях, смачно плюнул. Спросил:
– Что у тебя, Славко, все истории про то, как баба в грязь
падает… или еще куда похуже?
– Да нравится мне, когда ба… женщина к матушке-земле
поближе, – чистосердечно признался душегуб. – Самое оно…
– Ладно, всем спать! – Я счел за благо вмешаться. Кузнец мог
все же воспринять слова душегуба оскорблением для женского пола и придушить
дурака прямо в койке. Дело-то, конечно, хорошее, но не на корабле же! Шутник
так бедолагу отделает – кровью харкать будет…
– Не прав ты, Ильмар, ой не прав! – хитренько, как ему
казалось, произнес Славко. – Ребятам байку послушать интересно, а ты
командуешь.
Но поддержки он не нашел. Никого уже его байки не
развлекали. Ха… под старшего копать пытается. Не с его умишком…
– Заткни пасть! – гаркнул я, и кузнец охотно добавил:
– А то я заткну! Неправильно ты говоришь, сердцем чую!
Душегуб мгновенно заткнулся, и наступила благодатная тишина.
Скрипели койки, порой прогибалась под чьими-то шагами палуба, стучали в борта
волны. Суденышко маленькое, для быстрого тюремного клипера полного этапа не
набрали. Потому и плыли так долго.
Я лежал, кутаясь в куртку, иногда машинально разминая пальцы
– словно собирался немного поколдовать над замком. Тьма была кромешная – огонек
паршивого фитиля давно дотлел, а иллюминаторов нам не положено. Спать бы и
спать… вот только нельзя.
Или мне начала по ночам мерещиться всякая чушь, или…
Вот!
Нет, не показалось!
Я услышал, как надо мной едва-едва слышно звякнул металл. И
пусть другие посчитают, что это гремит бронзовая цепь – уж я-то знаю, какие
звуки издает замок, когда в нем пытаются ковыряться куском стали.
Весь расслабившись, я лежал и мысленно шептал благодарения
Сестре-Покровительнице. Не оставила в беде глупого братца, не загнала под землю
на семь нескончаемых лет! Сестра, как вернусь на Солнечный берег – приду в
храм, упаду в ноги, ступни мраморные целовать буду, пять монет на алтарь положу
– хоть и знаю, ни к чему ей деньги, все в карман священника попадет. Спасибо,
Сестра, послала удачу мне, неумелому!
Ай да мальчишка!
Пронес, пронес на корабль с этапом железо!
И где только прятал – досмотрщик ведь был умелый, в такие
места заглядывал, что и вспомнить противно. А все равно – пронес!
Целую неделю я трюм проверял, нет ли подарочка от прежнего
этапа, нет ли случайного гвоздя в досках, за всеми приглядывал – только на
пацана внимания не обращал. Не знал, в ком моя удача!
Да и кто бы знал?
Мальчишка как мальчишка, едва вошел в возраст, чтобы по
эдикту «Об искоренении младенческого злодейства» на каторгу загреметь. То ли
карманы кому-то важному обчистил, то ли в дом залез – молчаливый оказался
паренек, сам ничего не рассказывал, а расспросы я первым делом пресек – не
положено!
Может, проглотил железяку загодя? Нет, не мог, первые три
дня я глаз не спускал с параши, все следил, не роется ли кто в своем дерьме.
Значит, и впрямь – Сестра удачу послала.
Кто-то вскрикнул сквозь сон, может, шахту представил, может,
свои же делишки вспомнил, и звяканье надо мной стихло. Ничего, дружок, ничего.
Теперь дождусь.
…И все-таки – как он пронес с собой железо?
Порода – вот что меня должно было насторожить. Чувствовалась
в мальчишке порода: лицо тонкое, черты правильные, взгляд упрямый, твердый.
Такие по базарам не промышляют. Чей-то незаконный сынок, наверное. Кто-то его
на каторгу отправил, а кто-то и помог. Дал на карман Шутнику, тот и забыл про
уставы, пронес отмычку, вложил мальчишке в руку.
Только так, а не иначе.
Тишина давно уже устоялась, а пацан все таился. Наконец
скрипнуло железо. И в тот же миг я соскочил с койки, беззвучно, цепь рукой
зажимая, чтоб не гремела.
Но мальчишка услышал. Дернулся, но поздно – схватил я его за
руку, лежащую на замке, прижал, прошептал вполголоса:
– Тихо, дурак!
Он замер.
А мои пальцы разжали ладонь, проверили – ничего.
Я осторожно выпустил цепь и уже двумя руками провел по узкой
койке, все надеясь, что пальцы почувствуют холод металла.
Ничего!
Я ощупал замок, обыскал нары – и под мальчишкой пошарил
рукой, и вокруг, потом его самого ощупал – спал он, как все, в одежде, и мог,
чем черт не шутит, спрятать отмычку в карман или за пазуху.
Пусто.
– Что вы делаете! – тихо возмутился мальчишка. И вот это он
сделал зря. Если бы за собой не чувствовал вины и заподозрил плохое, то стал бы
сейчас кричать. Раз таится…
– Уберите лапы! Я кричать буду!
Поздно, поздно. Сообразил, что неправильно себя ведет, но
поздно… Я стоял, держа мальчика за руки и лихорадочно соображая. Он пока не
дергался, ждал.
