И вот когда я почти уж уверился, что перетрусивший пацан
сглотнул отмычку, и ничего теперь не поделать – не вспарывать же ему живот, как
волку из сказки, и не сажать на парашу – утром к Островам подойдем, ничего он
уже не высидит… – тут-то Сестра-Покровительница вновь на меня посмотрела.
Головой покачала, глядя как я, недотепа, в руках ответ держу, а ничего не
понимаю, вздохнула, да и послала просветление.
Я от волнения руки мальчишке сдавил. Потом перехватывать начал
– правой рукой его левую взял, левой правую, и наоборот. Мальчишка молчал –
видно, все понял.
– Не будешь ты кричать, дружок, – прошептал я. – Никак не
будешь. Даже если пальцы тебе сломаю, промолчишь. Только ты не бойся, малыш,
все теперь путем, мы теперь друзья лучшие…
Правая ладонь у пацана была холодной! Просто ледяной! Вот и
весь ответ.
– А сделаем мы вот что, – шептал я, лихорадочно вспоминая,
как мальчишку зовут. В первый день он назвался, но не до того было, порядок
пришлось в трюме ставить, а потом все его только пацаном и окликали. – А
сделаем мы, Марк, вот что – сядем рядышком и поговорим. Тихонько и по-дружески…
– Не о чем мне с вами говорить! – огрызнулся Марк, когда я
сгреб его с полки и опустил на свою, нижнюю. Вокруг все тихо оставалось, а если
кто и услышал, то подумал, верно, худое. Пускай думают, мне с ними за
вагонеткой не идти. Теперь я уверен!
– Есть о чем, Марк, – прошептал я мальчишке на ухо. – Есть.
Ты Слово знаешь!
Он чуть дернулся, но я держал крепко.
– Нет, ты не спеши, – продолжал уговаривать я пацана. –
Подумай. Ты вторую ночь замок ковыряешь, ничего сделать не можешь. А завтра –
порт. А потом – рудник. Там с тебя цепи и так снимут, не думай. Из рудника
выход один, и замков там нет – там стражники караулят. Я знаю, я бывал. Так что
упустишь шанс – не поможет и Слово!
Мальчишка притих.
– Ну а снял бы замок? – Я тихонько засмеялся. – Что дальше?
Думаешь, я не могу свой открыть? Потрогай!
Я заставил его взяться за дужку замка, сам быстро нашарил в
кармане припасенную на крайний случай щепку – прочную, хорошую, еле отодрал от
койки, – и провернул механизм. Замок тихонько щелкнул, отпираясь.
– Понял?
– Почему тогда…
– Почему я здесь? А куда мне податься? Положим, с засовом
тоже справлюсь, не велик труд. Дальше что? За борт прыгать?
– Шлюпка…
– Да, да, в шлюпке за сотни миль плыть. Умница. Хочешь –
сейчас тебя выпущу? Беги… Только железяку свою мне отдай… кстати, что там у
тебя?
Марк сделал вид, что вопроса не услышал. Или вправду
задумался?
– Тогда что делать?
– Порта дождаться. Поведут на канате, дело обычное. Ну и… в
общем, можно уйти.
– Как?
Мальчишка от волнения заговорил громче, и я зажал ему рот.
– Тихо! Как – не твоя забота. Главное, что вот тогда-то как
раз металл нужен, щепкой я только такую ерунду открыть смогу. А придется
отпирать хороший, большой замок. Быстро отпирать придется!
– Ножом – сможете?
– У тебя нож? Да… наверное. Покажи!
Я сказал и прикусил язык, слишком уж резкой была просьба. И
громкой.
Но Марк решился. Что-то прошептал – одними губами, я ничего
не расслышал. И протянул мне руку.
Ладонь была холодной, словно мальчик несколько минут
подержал ее на льду. С замиранием сердца я осознал, рядом со мной и впрямь –
знающий Слово! А вот сталь – теплая, согретая рукой. Не зря говорят – Слово
лишь живое морозит.
– Осторожно, острый! – запоздало предупредил Марк.
Зализывая палец, я ощупал нож другой рукой. Короткий и узкий
обоюдоострый кинжал. Рукоять из кости, резная. Видимо, хорошая сталь – раз
пацан не сломал острие и не зазубрил кромку лезвия, неумело ковыряясь в замке.
– Годится, – сказал я. – Дай-ка…
Конечно, он не дал. Конечно, я на это и не рассчитывал. Еще
секунду я держал лезвие, потом оно исчезло. Растворилось под пальцами, и я
схватил воздух.
– Тебе все равно придется мне довериться, – предупредил я.
– Тогда объясните.
Выхода не было.
– Слушай, повторять не буду. Нас поведут на канате…
Минут через десять я ему все втолковал, не забыв несколько
раз напомнить, что нож все-таки придется мне дать. Мальчишка молчал, но у меня
сложилось ощущение, что он согласен.
– Значит – поладили? – спросил я для верности.
– Да.
Правильно. Куда же ему деваться? Не дурак, понимает, что в
лабиринтах старых шахт, куда напиханы тысячи каторжников, ничего хорошего ему
не светит.
– Утром держись рядом. Выведут, будут на канате строить –
станешь за мной. Как придет время, я тебе дам знать.
– Нельзя мне на Острова… – прошептал мальчик.
– Верно, нельзя.
– Вы не понимаете. Мне с корабля сходить нельзя.
– Почему?
– Я… случайно на этап попал.
Вот оно! Старая песня. Все мы тут невинные, верные сыны
Искупителя, несчастные братья Сестры. А вокруг нас – злодеи, душегубцы…
– Меня должны были казнить.
Такого я никак не ожидал. Говорил пацан с убежденностью, и
сомневаться не приходилось. Только вешают-то не зря, судьи, может, и сволочи,
но они лучше душегуба на каторгу упекут, в рудниках ковыряться, чем без толку
веревку потратят.
Если крайностей не брать, то казнят лишь таких злодеев,
которых все равно попутчики-каторжники на части разорвут. Ну, если кто убьет
женщину, что ребенка носит, – это понятно, это сама Сестра завещала, когда ее
на костер вели. Сонного или беспомощного убить – тоже грех смертный. Если
жертвам обычным счет за двенадцать перевалит – и тут дело ясное, Искупитель же
сказал: «Даже дюжину кто положит, все равно передо мной чист, если
чистосердечно раскается», а про вторую дюжину промолчал. Можно, конечно, и
перед Домом провиниться – только какую крайность измыслить мальчишке, чтобы Дом
рассердить?
На всякий случай я от Марка отодвинулся. Если у паренька с
головой не в порядке, то придется стеречься. Ему миг нужен, чтобы Словом в
Холод потянуться и нож достать. А что я против стали – в темноте, когда своего
носа не видишь?
– Не бойтесь, – сказал мальчишка, и я от такой наглости
дернулся. Но смолчал – что поделать, и впрямь ведь боюсь. Хоть чуть-чуть бы
света, хоть щелочку в палубе, лампадку на другом конце трюма – ко всему
привычен, по саксонским подземельям ползал, в курганах киргизских копался,
китайские дворцы ночами обчищал – когда одна смальта фосфорная с потолка
светила… Но нет ничего – и сиди, жди, не вонзится ли в бок кинжал.
