Только ведь Сестра – она далеко, в царствии небесном. А
человеку свойственно ошибаться. Прав ли был добрейший епископ Ульбрихт, давая
сан брату Рууду? Сестра ли его устами говорила?
Вспомнил я тот блеск в глазах епископа, когда он о принце
Маркусе заговорил, и нехорошо мне стало. Знал святой брат что-то такое, что и
Рууду, наверное, неведомо. А уж мне – тем более. Что-то очень важное о
маленьком беглом принце.
Ох, не стоит в игры сильных мира сего влезать! На все мои
козырные шестерки у них по тузу приготовлено. Стану не нужен – вмиг сметут.
Раздались за дверью шаги – быстрые, уверенные. Вошел брат
Рууд. Только я его не сразу узнал.
Плащ на нем теперь – малиновый, с синей каймой. Плащ
священника-подвижника, что и оружием владеет, и словом истинной веры. На поясе
длинный меч, и уже по строгой красоте рукояти, по ножнам я угадал, что и клинок
хорош. Кожаные сапоги, на груди – святой столб поблескивает. Не стал под одежду
прятать, может, и правильно, все больше почтения в окружающих…
– Одевайся, брат Ильмар.
Дал он мне одежду миссионера – все из палевого сукна,
неприметного и скромного. Редко такую встретишь в державных владениях.
Миссионерская судьба – свет веры к дикарям нести, в джунгли, в пустыни, в
болота. Редко-редко такой встретится в портовом городке – торопящийся на
корабль, в плавание в чужие края. И еще реже возвращаются они…
Может, и меня такая судьба ждет? Как поведаю все, что знаю,
так и напомнят – сан не зря дан. Отправят в Конго, Канаду, Ниппон или иную
окраину мира. Неси свет веры, бывший вор Ильмар…
Все это я думал, переодеваясь под пристальным взглядом
Рууда. Вроде бы и не обыскивали меня, а теперь – все вещички спутнику знакомы.
И деньги мои он видел, и мелочь всякую, вроде гребешка и карманного туалетного
несессера. И пулевик.
– Стрелять умеешь? – спросил брат Рууд.
– Вроде получалось.
– Хорошо. Путь трудный.
Вот и все рассуждения. Вышли мы из кельи, и двинулся я за
своим новым спутником по бесконечным коридорам. Конюшни были не совсем при
храме, но оказалось, что к ним тянется под площадью подземный туннель. Под
большими городами все изрыто, и такими вот тайными ходами, и катакомбами
древними, и канализацией, если город совсем уж крупный и богатый. А под
Лютецией – или, если попроще, без державной пышности, под Парижем, – говорят,
подземный город чуть ли не втрое больше верхнего, даже и до Версаля дойти
можно, на свет не выходя.
– Брата Кастора вспоминаешь? – спросил вдруг Рууд.
Я промолчал.
– Вспоминаешь. Вижу.
А хоть бы и вспоминал! Ему-то что? Молчу же, не учу монаха
истинной вере.
– Мне неведомо, что такое важное есть в принце Маркусе, –
сказал вдруг Рууд. – Но Преемник сказал, что сейчас он для веры – как фундамент
для храма. Такие слова зря не говорят. Малый грех вера простит, большего бы не
сотворить…
– Кровь проливать мне приходилось, брат Рууд, – ответил я. –
Вот только малым грехом я это никогда не считал.
– И зря, брат. Вера не только на добре стоит, крови за нее
немало пролито. Если вдруг невинен был брат Кастор – Сестра его милостью не
оставит. А если прав я – значит, спас душу его от предательства.
Гладко все получается. Куда уж глаже. Я и не стал спорить.
Вышли мы наконец из туннеля – прямо в конюшни, к выезду
крытому, где уже готов был экипаж. Крепкая карета для дальних поездок, на
железных рессорах, с шестеркой вороных лошадей. Окна серебрёные, снаружи ничего
и не углядишь. На закрытом облучке ждали два кучера – тоже в одеяниях
священников. Кто-то из младших братьев.
– Садись, – сказал Рууд. Пошел к возницам, поговорил
коротко. Я тем временем забрался в карету.
Уютно. Ничего не скажешь. Видно, сам епископ на ней выезжал.
Два мягких дивана – хоть сиди, хоть спи, – на них пледы теплые. Погребец,
внутри и еда, и бутылки, в гнездах надежно закрепленные. Яркая карбидная лампа,
столик откидной, переговорная труба к возницам, даже рукомойник дорожный есть.
Куда роскошнее первого класса в самых хороших дилижансах.
Устроившись на диване, я почувствовал, как наваливается
усталость. Неужели милостью Сестры все же вырвусь из ловушки?
Следом забрался брат Рууд. Экипаж сразу же тронулся, ворота
распахнули, и мы выехали в дождливую холодную ночь.
– Располагайся удобнее, брат мой, – сказал Рууд. – Путь
длинный. Сейчас мы двинемся на Брюссель, так меньше подозрений у стражи будет.
Потом уже к Риму направимся.
Экипаж катился по площади – мягко, без тряски надоедливой.
Патрульные, что были вокруг храма, на карету поглядывали, но не препятствовали.
– Присоединяйся, брат, – предложил Рууд добродушно. Достал
из погребца бутыль вина, разлил по красивым стальным бокалам.
– А как же твои обеты? Ты вроде вина не пьешь? – спросил я,
принимая бокал.
– Не время теперь плоть умерщвлять, – спокойно ответил брат
Рууд. – Сейчас глоток вина – не грех. Только фанатики посты соблюдают и обеты
держат, когда надо в бой идти.
– А ты боя ждешь, брат?
– Я всего жду, Ильмар.
Его глаза блеснули.
– И запомни… брат мой… ты теперь себя беречь должен. Ты –
ниточка, которая может к Маркусу привести.
Вот. Очень приятное дело.
– Спасибо, брат Рууд, остерегусь, – пообещал я. Мы выпили,
потом Рууд молча убрал вино.
Карета выехала наконец с площади, загрохотала по неровной
мостовой вдоль Принсенграхт.
– Расслабься, – посоветовал Рууд. – На выезде из города нас
все равно будут проверять, брат.
Легкое дело – после такого напутствия расслабиться.
Посмотрел я в окно, на домики-барки, вдоль всего канала
стоящие. В окнах кое-где огоньки горят, а так как занавесок по местному обычаю
нет, то можно все насквозь видеть. Женщина с вязаньем, видно, ждет кого, раз за
полночь не ложится. Мужчина полуголый гантелями каменными ворочает. А вот целая
толпа за окном – кружатся в танце, на столах бокалы хрустальные поблескивают.
Пускай стража каторжника ловит, пусть Дом указы грозные рассылает, пусть на
краю света краснокожие переселенцев режут – есть ли до того дело простому
бюргеру?
И на миг меня снова тоска коснулась. По такому вот
спокойствию, по жизни устроенной, по необязательности при виде стражника
напрягаться…
– Мирская жизнь соблазнительна, таит в себе многие прелести
и искушения, – сказал брат Рууд. – Мне понятно, как ради Господа, ради
Искупителя и Сестры, от нее отказаться. А скажи, Ильмар, что тебя с честной
стези свело?
