Я кивнул.
– Искупитель создал Слово непознаваемым, и в том была
великая мудрость. Для стороннего взгляда все просто. Сказал человек что-то,
потянулся куда-то, с силами собрался – и достал вещь из Холода. А теперь
подумай сам: мог принц Маркус от цепей освободиться?
– Нет, конечно. Навык нужен.
Брат Рууд усмехнулся:
– А если бы он взял цепь, его сковывающую, да и положил на
Слово?
– Но… – Я замолчал, пытаясь представить картину. Мальчик
касается цепи… прячет в ничто… остается свободным? – У него сил не хватало?
– Не в том дело. Цепь не ему принадлежала, он сам на цепи
был. Вот если вначале снять цепь, власть над ней ощутить – то пошла бы она в
Холод без задержек. Об этом еще святой Фома рассуждал – над чем мы руками
владеем, то и духу подвластно… Ладно, а вот представь, веревка или цепь, один
конец свободный, а к другому привязан ослик, или человек прикован. Берет принц
Маркус эту веревку-цепь, да и кладет на Слово. Что случится?
– Живое и жившее Слову не подвластно.
– Правильно. А то, что к живому привязано? Уйдут путы в
Холод, станет пленник свободным?
– Не знаю.
Брат Рууд улыбался.
– Скажи! – попросил я. – Скажи, брат!
– А вот это, Ильмар, от того, кто Словом владеет, и от того,
на ком путы, зависит. Может, так случится, что исчезнут. А может – и нет… Хорошо,
представь, что берутся за одну вещь два человека, знающих Слово. И каждый вещь
на Холод прячет. Кому она будет принадлежать?
Я молчал. Все в голове смешалось. Не было никакого ответа на
эти вопросы, ничего я не мог сказать.
– А если…
Карета вдруг дернулась, начала сворачивать к обочине,
останавливаясь. Я глянул в окно.
– Брат Рууд, дозор армейский!
– Не бойся, брат…
Дозор был серьезный. Два офицера в надраенных медных
кирасах, десяток солдат с короткими копьями и мечами. У одного офицера в руке
был двуствольный пулевик. О чем говорят, слышно не было, но, похоже, ответы
возниц их не удовлетворили.
– Брат Рууд…
– Успокойся, брат, лучше вот о чем подумай. Если подходит
человек со Словом к вещи составной. Например – к нашей карете. Берется за
колесо, да и говорит Слово. Одно колесо в Холод уйдет, вся карета, или вообще
ничего не случится? А что с нами, в карете сидящими, будет? В Холод не уйти,
значит, на землю упадем? Или пока мы в карете, нельзя…
Дверь открылась. Офицер с пулевиком заглянул внутрь.
Почтительно произнес:
– Святые братья…
– Мир тебе, слуга Дома, – невозмутимо отозвался Рууд. – Так
вот, рассуди, брат, что случится?
– Не знаю, – сказал я учтиво, голову склоняя. – На все воля
Искупителя и Сестры…
Не пересказывать же ему, как Марк в планёр вскочил, чтоб не
дать летунье его на Слово взять.
– Святые братья, – с легким нажимом повторил офицер. Брат
Рууд повернулся к нему:
– Мир тебе. Говори.
– Из вольного города Амстердама запрещен выезд, – сказал
офицер. Властно, но под этой напускной твердостью пряталась неуверенность.
Наверное, не один экипаж он этой ночью назад завернул, но вот что сейчас делать
– не знал.
– Я знаю, офицер. Только касается ли этот приказ нас?
– В приказе сказано – всем без исключения…
– Повтори приказ дословно.
Офицер кивнул, явно обрадованный предложением. Чуть прикрыл
глаза, произнес:
– Именем Искупителя и Сестры, повелением Дома, запрещен для
всех без исключения выезд за пределы вольного города Амстердама. Все экипажи, а
также отдельных путников, проверять в поисках беглого каторжника Ильмара, после
чего заворачивать обратно. Если же каторжник Ильмар или младший принц Дома
Маркус будут замечены или хоть подозрение в том появится…
– Хорошо, офицер. Так ты полагаешь, что Сестра своим слугам
запрещает город покидать?
– В приказе не сказано ни о каких исключениях.
– Как твое имя, офицер?
– Рейнгарт, святой брат.
Рууд молча достал бумаги. Протянул офицеру два листа. Тот
молча начал читать, беззвучно шевеля губами. Поднял округлившиеся глаза на
Рууда.
– Я, святой паладин Сестры, ее волей отменяю приказ в той
части, что касается нашего экипажа. По воле епископа Ульбрихта мы, два
смиренных брата, следуем в город Брюссель с миссией особой важности.
– Мне запрещено пропускать кого бы то ни было! – с мукой в
голосе воскликнул бедолага Рейнгарт.
– Беру твой проступок на себя, брат, – безмятежно ответил
Рууд. – Именем Сестры прощаю грех.
Он поднял с груди святой столб, прикоснулся к покрывшемуся
испариной лбу офицера.
– Нет на тебе греха. Вели освободить дорогу.
– Я должен спросить разрешение у штаба…
– Тебе дано высшее разрешение! – повысил голос Рууд. –
Уведоми о нем свой штаб.
– Дайте мне слово, что в экипаже нет беглого каторжника
Ильмара и принца Маркуса, – прошептал офицер.
Видимо, крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое
требовать от святого паладина.
– Здесь лишь два священника храма Сестры, – ответил Рууд. –
Все. Иди и не греши.
Офицер кивнул. И посмотрел на меня.
– Благословите, святой брат.
Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога, а
офицер ждал.
В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на
моих глазах. И с облегчением произнес:
– Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать
чище. Иди с миром.
– Спасибо, братья. – Офицер подался назад. – Мягкого пути,
святой паладин. Мягкого пути, святой миссионер.
Он притворил дверь, махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты,
карета тронулась, выкатилась на дорогу.
– Трубачей нам не хватает, – сказал я. – Десятка трубачей да
пары глашатаев.
– О чем ты, Ильмар? – удивился Рууд.
– И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: «Мы
едем в Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин – дело самое обычное. А
скромный миссионер в епископской карете – явление заурядное. Не удивляйтесь,
люди добрые. Не обращайте на нас внимания».
Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами.
