– Ты хоть понимаешь, живописец хренов, какая честь тебе?
Сама Хелен, Ночная Ведьма, тебя в Урбис повезет!
– Понимаю… – прошептал я.
– Если станешь в планёре паниковать – лучше сам выпрыгивай!
Узнаю, что доставил проблемы Хелен…
Угроза эффекта не возымела. Что мне гнев коменданта по
сравнению со всеми остальными неприятностями!
– Может, пусть его свяжут? – задумчиво спросил комендант. –
Все не будет дергаться… А, Хелен?
– Мне доводилось летать на планёре, – сказал я. И получил в
награду за инициативу разъяренный взгляд летуньи.
– Да? – поразился комендант. – Когда же?
– Я его и возила, – непринужденно пояснила Хелен. – Давно
уже. Герцогиня Диана, глава венгерской ветви Дома… она перебрала всех приличных
живописцев в Державе, прежде чем остановилась на руссийском портретисте… Да вы
помните эту историю…
Ничего комендант не помнил, глаза у него на миг стали
мутными и дурными. Но сознаваться в склерозе он не хотел.
– Да, конечно. Что ж, это хорошо. Но только под твою
ответственность, Хелен.
Вернувшись к столу, он быстро расписался на разрешении.
– Конечно. Я все понимаю, – кивнула летунья.
Комендант на миг припал к ее руке в вежливом, равнодушном
поцелуе. Покровительственно улыбнулся.
– Удачи, госпожа графиня.
– Надеюсь и впредь пользоваться вашим гостеприимством,
господин барон.
Понятно. Служака был не слишком родовитый. Пыжится изо всех
сил, старается и долг не нарушить, и летунам, которые выше его, угодить.
Низко кланяясь, я вышел вслед за Хелен. Когда мы отошли от
кабинета, летунья прошептала:
– Кто тебя за язык дергал? Летал он…
– Да так, захотелось. Скажи, а этот барон, он сам-то…
– Нет. Высоты боится. Всегда находит предлог, чтобы в планёр
не садиться. Зато площадка у него в порядке, склады забиты, ангары сухие,
лошади отборные, дисциплина крепкая…
– Какие еще лошади? – спросил я. Но мы уже пришли к каморке
бывшего летуна Питера.
– Все в порядке. – Хелен показала ему листок. – Комендант
проникся необходимостью полета.
Питер улыбнулся уголками губ и сразу посерьезнел:
– Ты уверена, Хелен? Дождь усиливается. Шар подняли, ветер
вверху порывистый…
– Питер…
– Ладно.
Он косо глянул на меня, подошел к Хелен и вдруг порывисто
обнял ее. Летунья покорно ждала.
– Не рискуй, девочка. Ладно? – Питер заглянул ей в глаза. –
У Дома и Церкви много интересов. А вот у нас всего одна жизнь… Идем, планёр
выводят.
Хелен кивнула:
– Я всегда об этом помню.
– Парень…
Я подошел к нему. Питер молча извлек из стола красивую
стальную фляжку. Протянул:
– Глотни. Да побольше.
Это оказалось бренди, не лучшее, но вполне сносное.
– Расслабишься, не будешь дергаться в кабине, – пояснил
Питер. – Давай, приложись еще.
Спорить я не стал. Все летуны, похоже, больше всего боялись,
что пассажир запаникует в кабине. И вспоминая свой первый полет, и Марка, едва
не вывалившегося наружу, я мог их понять.
– Спасибо… – Я вернул фляжку. – Обещаю себя вести тихо.
Кажется, его это удовлетворило. Питер приложился к фляжке
сам и пошел вместе с нами.
* * *
Вначале мы направились в туалет. Хелен молча указала мне на
дверь с мужским силуэтом, вошла в свою кабинку. Я кивнул, понимая. В воздухе
нужду не справишь. Питер, которому такая опасность не угрожала, дожидался нас в
коридоре.
Уже потом мы вышли наружу. На мой взгляд, дождь вовсе не
усилился, но Хелен подставила ладошку и недовольно покачала головой. Мы прошли
к одному из ангаров – уже пустому, освещенному яркими лампами. Отсюда, похоже,
что-то недавно вывезли – на земле были видны следы.
– Давай, поспеши, – попросил Питер. – Еще десять минут – я
тебя в небо не пущу.
– Помоги тогда. – Хелен сняла плащ, стала неловко
раздеваться. Питера она ничуть не стеснялась, и вместе с недавними объятиями
это подействовало на меня угнетающе.
Питер помог ей, потом достал из шкафчика у стены
бело-голубую форму.
– А ты чего стоишь? – резко спросила меня Хелен.
Вдвоем мы помогли ей одеться. Ну и ситуация – словно на
сцене в амстердамском борделе…
– Мы с Хелен старые друзья, – сказал вдруг Питер. – Я ее
летать учил.
Я промолчал.
– Потом однажды побился, думал, умру…
– Питер, это вовсе не нужно говорить, – сказала Хелен,
застегивая куртку здоровой рукой.
– Нужно. Что я, не вижу, как твой друг на меня смотрит? Я
Сестре обет принес, что, если выживу… Так что не ревнуй.
Что сказать в ответ, я не нашелся. Никогда не понимал всех
этих умерщвлений плоти.
– Питер… – укоризненно произнесла Хелен, и бывший летун
замолчал.
Мы вышли из ангара и пошли по следам. Планёр оттащили
недалеко, к самому началу длинной каменной дорожки. Сейчас над ним был растянут
на прочных жердях брезент, десяток солдат копошился, подвешивая под брюхо трубы
толкачей.
А еще происходило что-то совсем непонятное. Дальше по
взлетной дорожке, с обеих ее сторон, стояли две невысокие каменные башенки. И
сейчас две упряжки могучих тяжеловесов тащили от башенок толстые канаты.
Натужно, словно разматывая их с неподатливых барабанов.
– Буксир у нас новый, подбросит хорошо, – сказал Питер. –
Так что побереги толкачи…
– Питер, я летаю по-своему.
Он замолк.
Мы подошли к планёру как раз тогда, когда лошади дотащили
канаты, а толкачи были подвешены под крылатую машину. На вид планёр был такой
же, как прежний, разбившийся. Может быть, чуть длиннее крылья, концы даже
высовывались из-под брезента и дрожали под струями воды.
– Цепляйте, живо! – крикнул Питер. Солдаты бросились к
канатам, облепили их как муравьи, принялись заводить за крюки в носу планёра.
– Пусть буксируют на пределе, – попросила Хелен. Питер
жестом подозвал солдата с флажками в руках.
– Сигналь на башни, пусть на старте тормоза отпустят совсем!
Пока шла вся эта суета, пока цепляли тросы и проверяли трубы
толкачей, я чувствовал себя самым ненужным человеком в мире. Напряжение
нарастало, вот уже Хелен полезла в кабину, забросила туда свою сумочку,
выбралась, заглянула под планёр…
