— Все это я знаю, но не так представлял…
Перед бывшими шахтерами предстала грандиозная картина. Гурьян оглянулся. Позади белой лентой падал к ним мост и на нем сверкающие рельсы.
Ему вспомнилась бегунка, поглощавшая рабочую силу на всех перевалочных пунктах. Теперь эта сила должна была освободиться от тяжелых работ.
Впереди блестели узкие челюсти дробилок «Блека» и мельница «Марси».
По транспортерам они прошли до мельницы.
— Вот через все эти машины пройдет руда вплоть до чанов, — продолжала Татьяна Александровна. — Блековская дробилка размельчает руду, как известно, до величины куриного яйца, а мельница «Марси» крошит ее до пудры. Размол производится в зависимости от величины частиц золота. Можно сделать порошок до тысячной миллиметра, то есть меньше пылины, если нужно освободить от илов самые пылеобразные частицы золота.
Гурьян все это знал, но для него, просидевшего в больнице и на квартире процесс монтажа обогатительной фабрики, теперь все казалось диковинным. Как-то по-другому, смутно он представлял соединение этих огромных частей в один величественный организм, долженствующий скоро загреметь трансмиссиями, локомотивами, огромными шестернями, валами, челюстями дробилок и всеми мелкими передачами. Ведь три года он ждал этого!
Удивление, блеснувшее в усталых глазах Гурьяна, передалось Бутову и Татьяне Александровне. Он первый сбежал по широкому лотку, разветвленному к трем чанам, глядящим в потолок помещения открытыми верхами. На дне первого чана копошился, устилая соломенные маты, главный механик Зайцев. Маты предназначались для задержки иловой массы.
— Американим, Василий Кириллович! — крикнул директор. Голос его сломался и резко зыкнул эхом в пустом пространстве чана.
Механик поднял щетинистое лицо и долго смотрел вверх, блестя очками.
Рядом с ним Антропов и рабочие закрепляли в стальном гнезде днища до блеска выточенный вертикальный вал с перивтыми горизонтальными лопастями. Вал имел наверху горизонтальный шкив и предназначался для смешивания размолотой руды в цианистом растворе.
Главный механик не скоро узнал директора, а когда поднялся наверх, широко развел руками.
— Воскресли из мертвых! Рад, очень рад, Гурьян Минеич!
— А у вас как?
Зайцев протер очки и мутными глазами глянул на входившего по лестнице Антропова.
— Как, Виктор Сергеевич? Пустим к весне?
— Кажется, да, — ответил тот.
— Ну, ну, а то нас казнят, — Гурьян оживал с каждой минутой, ощущая реальность давно взлелеянной мечты.
Они прошли к выходному каналу, где Морозов с группой столяров сколачивал выходные бункеры, по которым суждено было потечь золотому ливню в контакте с цианистым раствором. Грандиозность предстоящего извлечения золота из породы была новостью в золотопромышленности. Гурьяна это радовало, в то же время в сердце заползали незаметно темные мысли.
— Караул ставите? — внезапно спросил он у Зайцева.
— А мы здесь работаем посменно, круглые сутки.
— Все равно, Нил, надо сегодня же сделать усиленный караул, под ответственность начальника милиции.
Бутов тяжелыми шагами направился к спрятанному в свободном углу телефону.
Молодой, недавно прибывший химик возился с ящиками и коробками. Кругом его на чисто убранных столах поблескивали огнями керосинки.
— Пробуем цинковую пыль, — торжественно указал главный механик. — Может случиться и так, что материал окажется плохим.
Гурьян порывисто обнял старика за плечи (этого с ним не случалось раньше).
— Валяйте, Василий Кириллович… Советское государство в долгу перед вами не останется.
А когда они направились к поселку, Татьяна Александровна спросила:
— Что ты думаешь сделать для Зайцева?
— Поставлю вопрос о награждении его орденом Трудового Знамени.
— Согласен, — одобрил Бутов.
— Но я думаю, что ему нужно дать хорошую пенсию, а Антропову при пуске фабрики сделать какой-нибудь сюрприз… Ну, золотые часы с надписью или что-нибудь вроде этого.
— Надо, — согласился Гурьян, испытующе посмотрев на жену.
Он оглядывался на огромное сооружение американской фабрики со всеми сложными ее частями. Он уже думал о том, чтобы Улентуй и соседний небольшой прииск соединить энергетической базой и узкоколейкой. Мечта была дерзкая, но он поделился ею с женой и Бутовым.
— А что ж, дай оперимся здесь и туда протянемся, — поддержал шахтер. — Только сделаем мы это не по Гирлану.
— Сначала покончим со строительством Улентуя, а затем подумаем, — охладила их Татьяна Александровна. — Тебе пора отдохнуть и поесть, — повернулась она к Гурьяну.
2
В столовой щедро плескались разговоры. У спорщиков вспыхивали глаза, возбужденно лоснились в седоватом пару обожженные морозами и ветрами лица. На рудник приехали репортеры и выездная сессия краевого суда. Где-то по длинному пути, сквозь каменные тоннели, фыркая от натуги, сибирский скорый вез людей, давно знакомых улентуйцам.
— Стало быть, достукались вреды, — гремели голоса.
— Так и надо… Нечего моль жалеть!
— К ногтю!
Морозов задержал Костю около вешалки и, поводя пыльными мохнатыми бровями, заявил:
— На мое мнение — кокнуть их, а ты как думаешь?
— Откуда у тебя такая линия? — сумничал Костя.
— Никчемная у них культурность, так я понял таперя… Я и этому Клыкову не верю… Как умствуешь?
— Черт их знает.
Они вышли на завьюженную улицу. Морозов согнал налетевшую хмурь с бородатого лица и, как всегда, по-детски улыбнулся.
— Разохотил ты меня, парень.
— Чем? — удивился и догадался Костя.
— Сам знаешь… Эвона какую запятистую Катюху выхватил.
— Не смейся, дядя Иван.
— А мне чаво. Я наречия красивого не имею, а глазом вижу не хуже самого директора. Складная бабеночка вышла и на манер ученой как бы пошибает… Мне захотелось свою старуху затребовать.
— Значит, решил застолбиться здесь? — обрадовался Костя. — Вот это хорошо!
Морозов снял шапку и порылся пальцами в жидких волосах.
— Зараза эта рабочая жисть, Костя, — признался он. — Не понимал я культурности и думал, что без крепкого мужика и барина все ахнет… Теперь аж рожа краснеет, как вспомню свою деревенскую дурость. Умом бы и поехал туда, вот, когда сеном и цветом хлеба запахнут, а раздумаешься и делать там то же самое придется… Надо в коллективе опять привыкать. А здесь я обыкнул.
— Валяй! — похвалил Костя. — Я тоже написал заявление. Хватит путаться.
