– Зря вы смеетесь, – словно услышав его мысли, вполголоса сказала Любаша. – Меня бы кто так полюбил, я бы за ним на край света…
– Кыш, шалава! – махнул рукой Савелий Маркелыч. – Марш на свой рудный двор! Тебя небось обыскались.
Любаша метнулась в палату – оттуда послышался жаркий шепот двух голосов, звуки поцелуев, – выскочила, натянула свою ватянку, набросила платок на рыжие кудри, сунула босые ноги в обрезанные, обшитые грубой кожей пимы, и входная дверь со стуком захлопнулась за ней.
– Шалава и есть! – ругнулся вслед Савелий Маркелыч и притих, услышав скрип топчана в каморке.
Предстояло знакомство с «декабристом» Гриней.
Глава 8
1
Пути-дороги Невельского и Корсакова разошлись в Аяне, куда они прибыли 17 мая из Якутска.
Михаил Семенович с двумя сопровождавшими его офицерами отправился на север, в Охотск, заниматься переводом порта в Петропавловск, а Геннадий Иванович на транспорте «Охотск», доставившем из порта его команду – двадцать пять матросов и казаков, – двинулся на юго-восток, к заливу Счастья. Как было предписано.
Казалось бы, небольшое путешествие в двести с «хвостиком» морских миль растянулось во времени почти на месяц. Слишком много было помех – и часто меняющий направление ветер, шквалистый, насыщенный снежными зарядами; и льды, пригоняемые этим ветром с норда и норд-оста, весьма опасные для деревянной обшивки судна, из-за чего экипаж постоянно находился в напряжении; и изобилующая банками и мелями эта часть Охотского моря, в чем Геннадий Иванович лично удостоверился еще в прошлом году, во время исследования Сахалинского залива и акватории восточнее Шантарских островов.
Невельского угнетала эта вынужденная задержка, хотя он старался не терять времени даром – приводил в порядок свои записи по маршруту транспорта «Байкал» от Петербурга до Петропавловска, пытался делать наброски будущей книги, обещанной Катеньке Ельчаниновой.
Катенька… невеста… Когда Геннадий Иванович мысленно произносил эти слова вместе, его охватывало странное ощущение нереальности всего произошедшего с ним в Иркутске, в доме губернатора Зарина, накануне отъезда.
Он явился туда с большим букетом цветов, собранных в оранжерее лично Марией Николаевной Волконской. Цветы были яркие, разнообразные – Мария Николаевна извинялась, что одинаковых на полный букет не набирается, но Геннадия Ивановича это не волновало: он все равно, кроме роз и хризантем, других, кажется, и не знал – главным для него было то, что в самый мороз он принесет любимой живой кусочек лета, а остальное – неважно. Букет тщательно укутали в пуховый платок, предоставленный Екатериной Николаевной; она же распорядилась заложить генеральский возок, на котором Невельской и Миша Волконский подъехали сначала к Волконским, а затем уже один Геннадий Иванович отправился к Владимиру Николаевичу Зарину просить руки его племянницы. Разумеется, обращаться с такой просьбой следовало к родителям, но сестры Ельчаниновы – кроме Саши и Кати была еще Вера, оставшаяся в Москве, у родственников, – уже несколько лет как сиротствовали, и Владимир Николаевич, не имевший своих детей, относился к племянницам по-отцовски.
Пока входил в дом, пока поднимался по лестнице, от волнения капитана первого ранга покачивало, как юнгу на палубе при трех-четырех баллах, то есть при ветре слабом до умеренного. А еще он боялся, как говорится, до дрожи в коленках, того, что ему предстоит сказать и сделать. Но лишь до момента, как предстал перед всем семейством Зариных – в парадном морском мундире с витыми, без звезд, двухпросветными погонами и эмблемами Восточно-Сибирского генерал-губернаторства на клапанцах рукавов, с саблей на левом боку. Треуголку с плюмажем и шинель принял в прихожей слуга, он же распаковал букет и внес его следом за капитаном, который, внутренне трепеща и твердя в уме ритуальную формулу сватовства, решительно прошел в гостиную, напрочь забыв про цветы.
Навстречу ему вышли Зарины в сопровождении племянниц. Взглянув на потупившую глаза Катеньку, Геннадий Иванович спохватился: где же букет-то? – суетливо оглянулся, с облегчением ухватился за протянутые слугой цветы как за спасительное средство и… перестал бояться.
У него так бывало уже не раз: перед принятием какого-либо весьма серьезного, может быть, даже судьбоносного решения его вдруг обуревал страх – вот такой же, до внутренней дрожи; страх не за себя и даже вообще, наверное, не страх, а сильнейшее опасение сделать неверный шаг и тем самым порушить что-либо важное, доверенное тебе – твоему уму, твоим рукам и сердцу. Но в самый пиковый момент, как будто свыше, озаряла уверенность, что все делается или говорится правильно, и это озарение почти всегда приводило к победе.
И на этот раз, успокоившись, Геннадий Иванович весомо и убедительно произнес необходимые слова и получил желанное согласие. Принесли икону, Катенька встала рядом с суженым, и Владимир Николаевич и Варвара Григорьевна дружно благословили обручаемых. Катенька была за то, чтобы сразу и венчаться, явно намереваясь тут же отправиться с мужем в его командировку, однако Геннадий Иванович решительно высказался против, и Зарины поддержали будущего зятя.
– Вы не хотите венчаться? – дрожащим голоском спросила невеста, и огромные глаза ее налились голубой влагой.
– Хочу, – твердо сказал жених, – но после моего возвращения. Я еду в совершенно дикий край, где придется все начинать с пустого места, и я не знаю, чем это может обернуться, какими тяготами и опасностями. Поэтому я не могу себе позволить ни подвергнуть вас такому испытанию, ни, паче чаяния, оставить вас соломенной вдовой.
– Что вы такое говорите?! – вскрикнула невеста. – Вы не должны так даже думать! Я этого не переживу!
Катенька кинулась Геннадию Ивановичу на шею и расплакалась. Он стоял, весь напряженный, не зная, что отвечать на нежданный порыв, и поглаживал ее по спине, ощущая под пальцами мелкие пуговички лифа; в голове был полный штиль, и только легкой рябью пробегала совершенно дурацкая мысль: кто же ей застегивает такое множество пуговиц и какие нужны для этого ловкие пальчики?
Слава богу, жизнерадостный характер Катеньки не позволил ей долго расстраиваться самой и огорчать жениха, и вскоре она весело щебетала за обедом о разных пустяках. Невельской же оставался во встрепанных чувствах и молчал, но задумчивость его вполне естественно объяснялась предстоящей разлукой с любимой, а потому Варвара Григорьевна после обеда предложила обрученным побыть вдвоем и, как она выразилась, насладиться уединением. Бог ведает, что она имела в виду, но Катенька, взяв жениха за руку, увела его в свою комнату и заперла дверь на задвижку.
– Что вы хотите? – спросил Геннадий Иванович, заподозрив нечто такое, к чему он не был готов. И подозрение его тут же подтвердилось.
– Я хочу вам принадлежать, – прошептала Катенька, прильнув к нему всем телом. – Хочу быть вашей здесь и сейчас.
Кровь бросилась в лицо капитану.
– Но мы ведь не венчаны! – тоже шепотом воскликнул он, тем не менее сжимая ее в объятиях. У него закружилась голова и перехватило дыхание. «Что делать, что делать?!» – паниковало сознание.
