– Вот как? – удивился Муравьев. – Значит, мы не первые? Не знал, не знал…
– Да люди были не глупее нас. И Петр Великий, и Екатерина-матушка на эту реку поглядывали.
– А чего же со сплавом не получилось?
– Да бежал из Нерчинска один каторжанин, видимо, что-то знал и выдал китайцам. Те пригрозили прекращением торговли, вот Сенат и отступил. Но эти прошедшие сто лет показали, что земледелие на Камчатке не снабжает даже то ничтожное население, что имеется в Петропавловске. А это значит, что в случае достаточно продолжительной войны с той же Англией Петропавловский порт долгой осады не выдержит. Даже если мы успеем его укрепить. Для его поддержки нужна сильная эскадра кораблей, которой у нас там еще долго не будет. Перегонять ее из Кронштадта, чтобы держать здесь на голодном пайке, смысла нет.
Муравьев слушал внимательно, не перебивая, и только пальцы, крутившие пустую рюмку, выказывали его внутреннее напряжение. Геннадий Иванович четко осознавал, что вставать поперек уже сложившегося решения весьма и весьма опасно, но остановиться не мог – честь и совесть не позволяли.
– Поэтому затраты, – продолжил он, упрямо наклонив голову, – которые понесет казна вследствие переноса Охотского порта в Петропавловск, а также укрепления последнего и обустройства тракта от Якутска до моря будут, на мой взгляд, бесполезными. Они не дадут нужного результата.
– И что же, по-вашему, следует делать? – Генерал выделил это «по-вашему», но Невельской был нацелен на то, чтобы высказаться до конца, и не обращал внимания на такие мелочи.
– Наши открытия показывают, что Амур с притоками и Забайкалье есть единое целое, и это целое связано с морем. И, если найдется смышленый и смелый наглец и проникнет в устье Амура, этот край легко станет его добычей. Вы, кстати, об этом сами говорили, и неоднократно. Поэтому наиважнейшей задачей должно быть немедленное занятие устья Амура, а затем, постепенно, и всего нижнеамурского края, а также, в первую очередь, поиск подходящей бухты вплоть до корейского побережья – для учреждения там российского порта. Такая бухта наверняка найдется, и, думаю, не одна. Вот хотя бы та же Де Кастри, открытая Лаперузом. Такой порт может снабжаться круглый год, независимо от морского пути; он станет надежной базой для крупной эскадры, а может, и целого флота – представьте, хотя бы в далеком будущем, – Тихоокеанского флота России! Но даже незначительными силами военные корабли с такой базой могут контролировать все российское побережье, поддерживая серьезное политическое значение России на Тихом океане. Кстати, в самое ближайшее время во всех более или менее подходящих для кораблей бухтах, может быть, вплоть до Кореи, надо будет устроить военные посты, чтобы у иностранцев не возникло и малейшего сомнения, что берег принадлежит России. В первую очередь, в той же бухте Де Кастри.
Невельской замолчал и, успокаиваясь, отпил коньяку.
Муравьев продолжал крутить в руках пустую рюмку и тоже молчал. Потом поставил ее на столик, достал из кожаной табакерки тонкую сигарку и прикурил ее от свечи. Затянулся, вытянув губы, пустил струю дыма и только тогда заговорил:
– М-да-а, Геннадий Иванович, задали вы мне задачку. Как генерал-губернатор я должен ежечасно печься об экономии казенных финансов, а по-вашему, выходит, что я – безответственный транжира. – Невельской дернулся – возразить, но Муравьев остановил его жестом. – Однако отозвать свои представления я не могу, да и не к чему это делать. Ваши соображения очень и очень дельные – кстати, изложите их на бумаге во всех подробностях, хочу всё спокойно обдумать, – однако же они вполне уживаются с моими. Порт в Авачинской бухте все равно нам нужен, как нужна и дорога от Якутска до моря – так что деньги будут потрачены не зря.
Глаза Муравьева затуманились:
– Знаете, прежде сложно было что-то доказывать, зато теперь, после ваших открытий, у меня, можно сказать, руки развязаны. Даже за год я что-то успею сделать, а ежели Бог даст и государь позволит – в пять-десять лет я сделаю все, что нужно для Камчатки и нашего возвращения на Амур. Вот только денег дают слишком мало, и мне надо добиться, чтобы какая-то часть добываемого у нас золота шла на эти цели. И для того же наладить свой китобойный промысел или облагать пошлиной иностранных китобоев. Тогда я смогу если не закончить, то хотя бы продолжить дело, что начинали Поярков с Хабаровым и албазинские казаки. Нам с вами, Геннадий Иванович, придется хорошенько поработать, чтобы развернуть восточное крыло нашей орлицы-России, чтобы Отечество про нас не забыло.
– Вас-то точно не забудет, – с заметной горечью усмехнулся Невельской. – А что ждет в Петербурге меня? Известно же, как государь поступает с теми, кто осмелится не подчиниться его воле…
– Не тревожьтесь, дорогой Геннадий Иванович, все будет хорошо. Я не могу поехать с вами в Петербург, чтобы лично заступиться перед кем бы то ни было – без соизволения государя мне выезд в столицу не положен. Но я уже написал о подвиге вашем и вашего экипажа во все инстанции – в первую очередь государю, затем князю Меншикову и, конечно, графу Перовскому. Отписал и графу Нессельроде – как же без него! Но если, паче чаяния, моя защита не подействует и вас начнут травить, я немедленно подам в отставку.
– Николай Николаевич, из-за какого-то капитан-лейтенанта уходить с высокого поста…
– Во-первых, Геннадий Иванович, вы – не «какой-то», таких людей в нашем Отечестве единицы, а во-вторых, я не могу служить на своем месте, если государь моему слову не доверяет.
– Почему так уж сразу – не доверяет? Он может просто посчитать, что прав Нессельроде, а не вы. Наверное, у графа есть свои аргументы, и весьма весомые?
– Разумеется, есть. Я знаю: он полагает, что нам не нужны новые земли, что надо осваивать то, что есть. И я с ним положительно согласен. Но при этом думаю, что нельзя не использовать подходящее время, чтобы вернуть России то, что было открыто русскими людьми, а потом отторгнуто под угрозой силы. Китай сейчас боится Англии и Америки и не станет ссориться с Россией из-за территорий, которые ему никогда не принадлежали. Я надеюсь, государь оценит этот политический момент и поддержит нас с вами, а не канцлера, который непонятно почему панически боится Китая.
В шандале, потрескивая, горели свечи, испуская сладковатый аромат воска, его не мог перебить даже табачный дым. В соседней комнате, спальне, куда давно уже удалилась Екатерина Николаевна, было тихо – из-за плотно прикрытой двери не доносилось ни звука. Тишина царила и в другой половине губернаторского дома, который был спешно выстроен к возвращению генерала из Камчатки, – там разместились Элиза с Ваграновым, и они тоже, по-видимому, уже спали.
Муравьев, привстав, взял пузатую бутылку темного стекла и наполнил опустевшие рюмочки. Густым янтарем просверкнула струйка в колыхнувшемся пламени свечей.
– Позвольте? – Невельской принял бутылку из рук Муравьева, провел пальцами по выпуклой надписи на стекле – «Courvoisier», рассмотрел этикетку. – «Napoleon Fine Champagne». – Поистине, «тонкий, изящный». Чудо, а не напиток! Как он оказался в этом медвежьем углу?
