В состоянии хронического похмелья они были препровождены к рабочему месту. Вяло вскрыли доски, взялись за лом и лопату, постепенно углубляясь в субстрат. Дежурный, оценив объём накопившихся экскрементов, доложил начальнику, что к вечеру должны управиться.
Выполнение такой работы обычно сопровождалось множеством требований со стороны задержанных. То они выпрашивали перерыв через каждые полчаса, то просили водички, то злонамеренно портили инструмент. Словом, всячески уклонялись от исправработ. В этот же раз было как-то подозрительно тихо. Дежурный уже начал было думать об исцеляющей силе труда, пусть даже столь специфичного, когда из ямы послышались слова популярного романса: «Плесните волшебства в хрустальный мрак бокала…»
Чтобы выяснить, каким образом вырубание говна на морозе способствует пению, милиционер решил оценить обстановку на месте. Но заглянув вниз, зажал рот и бросился на улицу, где и осквернил белоснежный снег рвотными массами.
Блюющий средь бела дня подчинённый вызвал неподдельный интерес начальника, который наблюдал за происходящим через окно. Он немедленно послал заместителя разобраться, что происходит. Вскоре тот так же стремительно избавлялся от завтрака на противоположный сугроб.
Резкое ухудшение здоровья сразу двух сотрудников походило на диверсию, и начальник, на всякий случай передёрнув затвор табельного ПМ, отправился лично устранять проблему.
Оказалось, что обычная работа правонарушителей из-под палки закончилась, как только они обнаружили в замёрзшем куске бутылку «Столичной». И хотя пробка была цела, содержимое приобрело желтоватый оттенок. Незнание закона диффузии – взаимного проникновения жидкостей, как следствие неполного среднего образования, способствовало употреблению найденного раствора внутрь. Неожиданный опохмел и перспектива следующей находки стимулировали невиданный трудовой энтузиазм.
Работали с азартом старателей, нашедших долгожданную жилу. Каждый следующий сосуд аккуратно извлекался и сортировался по названию и объёму. После второй выпитой трудовой процесс дополнился творческим. Они не просто махали лопатами, а вырубали себе сиденья и столик. Когда «мебель» была готова, труженики уселись за «стол», открыли по маленькой
[2]
и затянули романс.
Толик плоховато знал слова да и не был особым любителем пения. Пока Марк старательно пел, он вырезал из подвернувшегося куска фекалий подобие хлебной буханки, чтобы при обилии выпивки создать видимость закуски. Когда Марк закончил пение, ему показалось, что кореш в одиночку хомячит неизвестно откуда взявшуюся закусь и попытался её отобрать. Толик же решил, что подельник хочет унизить его, испортив поделку. Завязалась борьба.
Тонко организованным милицейским натурам при взгляде на происходящее показалось, что на дне выгребной ямы задержанные не только пьют подозрительно жёлтую водку, но и пытаются закусывать куском мёрзлого дерьма, который отбирают друг у друга, что, собственно, и привело к взрывному рвотному рефлексу и временной утрате двух единиц личного состава.
Вскоре выяснилось, что впечатление от увиденного имело отдалённый эффект. Милиционеры стали как-то сторониться дружеских попоек. По результатам выполнения особо важных заданий всячески уклонялись от законных ста грамм. С удовольствием дежурили по праздникам и выходным. Приобрели репутацию законченных трезвенников, но на отрез отказывались объяснять непосвящённым причины, на это их подвигнувшие.
Тюрьма
В тюрьму я попал на пятом курсе мединститута – по собственному желанию. В моё студенчество считалось хорошим тоном подрабатывать ночами в больнице: на младших курсах санитаром, после четвёртого года обучения – уже медсестрой. (Советские чиновники, видимо, не предполагали, что при кадровом дефиците в исключительно женской профессии появятся мужчины. Так и сохранилась в трудовой книжке запись: «Принят на должность медицинской сестры».)
Работа была почётной: студенты общались с настоящими врачами, наблюдали тяжёлых больных, помогали на операциях. Эмоционально делились потом впечатлениями на лекциях. К тому же преподаватели спокойно относились к опозданиям, если оправданием было дежурство в клинике. То есть врастание в профессию врача из санитарки через медсестру всячески приветствовалось в вузе.
Я тоже с первого курса подрабатывал: дворником, оформителем, охранником ВОХР и даже Дедом Морозом. А вот приблизиться к будущей профессии как-то не получалось. Не то чтобы я сильно переживал по этому поводу, но лёгкий намёк на начинающийся комплекс появился.
Счастье, как всегда, привалило внезапно. По «страшному секрету» однокурсник сообщил, что появилась вакансия ночной медсестры в тюремной больнице на левом берегу. Он уже работал там и козырем учреждения считал зарплату: в больнице платили в два раза больше, чем в любой городской клинике. Да, доплата шла «за вредность», потому как пациентами были воры, убийцы, насильники, тоже, как и их жертвы, имеющие право на медицинскую помощь. Меня эта специфика работы за колючей проволокой совсем не пугала.
Первые неприятные ощущения возникли, когда проходил ворота больницы: лязг металлических решёток, проверка документов, железный голос охранника. Всё говорило о том, что тут – граница свободы и неволи. Зона. Пусть больничная, но со всеми атрибутами тюрьмы.
Главная сестра встретила меня взглядом бывалой сотрудницы пенитенциарного заведения. На мгновение показалось, что и от меня ждет зековской «речёвки» с перечислением статей осуждённого – обязательный для заключённых ритуал при обращении к начальству. Но она абсолютно буднично перечислила, чем мне придётся заниматься, и сама провела по всем корпусам, где я должен был появиться в ночное время.
Вновь что-то неприятно завибрировало в организме, когда мы оказались внутри заведения. Кругом из-за решёток меня изучающе разглядывали. Оценивали. Я пытался уговорить себя, что они в первую очередь больные. Получалось не очень. Особенно, когда увидел, как в одной палате-камере развлекался заключённый-пациент. Имея огромный рост и такую же силу, он горизонтально вытягивал руки, и на каждой висли по два зека. Руки оставались горизонтально. Потом он несильно сотрясал своё тело, и кореша сыпались ему под ноги, так и не сумев разогнуть кувалдообразные верхние конечности. Заметив моё недоумение, главная сестра пояснила: заключённый – с впервые выявленным сахарным диабетом, в отделении – для подбора дозы инсулина.
– Фамилию всё равно не запомнишь. Она будет в листе назначений. А кличка у него Ваня-Люся, – пояснила начальница.
Осуждённый, поняв, что речь идёт о нём, подключился к разговору. После пары его фраз происхождение клички стало очевидным: каждое предложение заканчивалось присказкой «Е… ть твою Люсю». Сидел он по 206-й статье, или «хулиганке», как её обычно называли. Кого-то покалечил по пьяни.
