— Хорошо.
Вскоре он уже бросал мяч в баскетбольную корзину на лужайке. А взрослые совещались на кухне.
— Я поеду в Москву, — настаивала Юля.
— Одну я тебя не отпущу, — говорил Покровский.
— Почему?
— У меня плохие предчувствия. А они меня никогда не обманывают.
— У тебя же много работы.
— Работу мне все равно где делать. Справлюсь. Или едем все вместе, или никто.
Спорили бы, наверное, еще долго, но тут Юра глянул в окно. Данька стоял и о чем-то говорил через невысокий заборчик с тем самым подозрительным мужчиной. Незнакомец, состроив ласковое лицо, что-то втолковывал мальчишке. Покровский выбежал из дома. И тут же по-чешски поинтересовался, что ему здесь нужно. Мужчина отпрянул, пробормотал что-то невразумительное и заспешил прочь по улице. Догнать его Юра не смог, тот запрыгнул в машину и уехал.
— Чего он от тебя хотел? — вернувшись, спросил Покровский у Даньки. — По-русски с тобой говорил?
— Ничего, просто спрашивал, как давно мы тут поселились, как нам живется. Еще и конфетой угостил, вот, — мальчишка разжал кулак, на ладони лежала шоколадная конфета в яркой обертке.
Юра схватил ее и бросил на землю. Данька обиженно поджал губы.
— Извини, пацан, но никогда не говори с незнакомыми людьми. Не все они могут быть хорошими. Понял?
— Чего ж не понять…
Весть о том, что сегодня же вечером они едут в Москву, Даньку ободрила.
— А мы Илью увидим? Нас к нему в тюрьму пустят? — тут же спросил он.
По сложившейся в семье традиции он почти никогда не называл отца папой, а практически всегда Ильей, так, как обращалась к нему Юля.
— Нет, на этот раз не получится его повидать, — сумела произнести, прежде чем расплакаться, Юля и, забежав в дом, прикрыла лицо руками.
— Чего это с ней?
Покровский даже не нашелся что ответить.
Мягко постукивал колесами поезд Прага — Москва. В трехместном купе международного вагона на нижней полке сидели рядом Юля и Покровский. Данька лежал на средней. За окнами проплывали ночные пейзажи.
— Посмотри. Заснул уже? — тихо спросила Юля.
Юрик поднялся, глянул. Данька уже спал. Рот чуть приоткрыт, посапывал.
— Дрыхнет. — Покровский отложил откидное сиденье, устроился напротив невесты, взял ее руки в свои. — Все очень странно, — произнес он. — Если тело не востребовано родственниками, его обычно отдают для анатомического театра в мединституты, чтобы студенты по нему обучались. А тут кремация.
От этих слов Юля вздрогнула. Ей не хотелось, чтобы Юра так говорил о ее брате.
— Не надо об этом, — сказала она. — Я вчера ревела, сегодня ревела. А теперь чувствую, жив он. Это точно.
Покровский заглянул Юле в глаза.
— Думаешь, я с ума сошла? Мы с Ильей всегда друг друга чувствуем, с самого детства. Уже сколько раз проверяла. Когда ему плохо бывало, я об этом точно знала. И, когда я в детстве в лесу заблудилась, он сразу меня искать пошел, раньше, чем родители беспокоиться начали. Почти сразу и нашел. Сказал, что ему словно кто-то подсказывал, куда идти.
— Хорошо, что ты в это веришь, — мягко сказал Юра, поглаживая ладонь своей невесты. — Вот только Даньке рано или поздно придется сказать, — напомнил он. — И лучше раньше, чтобы не обозлился на нас потом. Все-таки Илья самый близкий ему человек. Мальчишки, они сперва матерей больше любят, а потом, как подрастают, отцов.
Юля словно не слышала, что говорит ей Юра, она смотрела за темное, словно облитое расплавленным битумом, стекло вагона и беззвучно шевелила губами.
— Ты с ним сейчас разговариваешь? — спросил Покровский.
— Не мешай, — прошептала Юля.
9
Плотный поток машин плыл по Ленинградскому проспекту столицы. Антон Никодимович Голубинский не очень уверенно вел машину. Все же последние годы почти всегда ездил с шофером, вот и терял навыки вождения. Спасало лишь то, что ехал он сегодня на большом джипе, от которого сами собой шарахались владельцы менее габаритных авто.
Включив «аварийку», Голубинский остановился у тротуара. Заждавшийся его Матвей Сахно тут же нырнул в салон.
— Здорово, Голубь! — несколько напряженно поприветствовал Антона Никодимовича Сохатый. — Поздравляю с новыми погонами. Не возгордился, генералом став?
— В другое время я бы банкет организовал, — прищурился, глядя в зеркальце заднего вида, Голубинский, пропустил огромный мусоровоз, нагло шедший по соседней полосе. — А теперь одни только проблемы.
— У биатлониста нашего, что ли, проблемы? — огорчился Сохатый.
— У него-то как раз все в порядке. Мне докладывают. Тренируется. Стреляет, как снайпер. Я бы его уже в дело пустил. Но он просит день-второй отсрочки. Мол, не восстановил еще форму. Пришлось согласиться.
— Выкладывай свои проблемы, — предложил Сохатый.
— Правильно в народе говорят, что свято место пусто не бывает, — многозначительно проговорил Голубинский.
— Да не нервничай ты так. Не дергай машину. А еще лучше стань где-нибудь, — не выдержал Сохатый. — Долбанемся еще. Конечно, твое удостоверение кстати окажется, но никуда же мы с тобой не спешим.
— И то верно.
Проехали пару кварталов, свернули к парку. Свой огромный джип Голубинский поставил прямо на тротуаре, легко взъехав на высокий бордюр.
— Короче, — прерывисто вздохнул он. — Когда кокс перестал на зоны поступать, то ему тут же ушлые морды решили устроить замену. Вчера в медсанчасти одного из СИЗО партию героина обнаружили. Все запаяно в ампулы, вроде бы инсулин. Представляешь?
— А как все началось?
— Один сиделец дуба ночью врезал. Херово стало. Не откачали. Ну, как положено, вскрытие. Кто ж знал? Заключение — передозировка героина. Патологоанатома никто же не предупредил.
— И что, ход делу дали? — ужаснулся Сохатый.
— Слава богу, вовремя мне доложили. Я и вмешался. Медзаключение мигом переделали на банальное отравление продуктами из передачи. Надежные люди осторожно «копать» начали. Оказалось, это мой заместитель решил свой канал поставок открыть в обход меня.
— Полкан Панкратов? — изумился Сахно.
— Он самый. Никто еще об этом не знает. Только я и двое моих людей из тех, кто до правды докопался. А они молчать умеют. И что теперь мне с этим делать?
— Ты с ним поговори, объясни, что не по понятиям такое творить, — предложил Мотя. — С «герычем» вечно проблемы.
— У меня другие планы на его счет есть. Но о них позже. Как братва на то, что кокс из оборота исчез, реагирует? — живо поинтересовался Голубинский.
