Взяв пакетик, Кэйд долго вертела его в руках, а затем осторожно открыла. Конфетка замечательная! Такого варианта она еще не видела в его ассортименте. Легкую произвольность округлой формы подчеркивала волнистая поверхность с задиристым завитком на самом верху, придававшим конфетке яркий образ ручной, а не конвейерной отделки. Шоколадная обливка казалась совершенно черной, или настолько близкой к черному цвету, что иной оттенок не различался в тусклом освещении лестничной клетки.
Кэйд долго взирала на маленькую каплю. Может, она отравлена? Смерть от конфеты Сильвана Маркиза – как романтично! Кэйд осмелилась поднести конфетку ко рту, ощутила губами ее гладкость, зубы встретили легчайшее сопротивление внешней оболочки.
Кэйд ощутила горечь. Но какую восхитительную горечь! Темную, тайную, магическую, с почти неуловимым привкусом сладости. Так вот каково томление на вкус! Под легким нажимом ее зубов тихо сломалось шоколадное облачение, вскрыв приятнейшую, нежнейшую и мягчайшую горечь, когда либо таявшую на ее языке. Таяние оставило чистейшее послевкусие, лишь с намеком на коричный оттенок, ускользающее, словно обещание сказки. Мгновенное ошеломление от горечи сменилось расплавленным горьким соблазном. Никогда в жизни она не думала, что нечто горькое может обернуться столь соблазнительной и сладостной новизной.
Пристально взглянув на оставшуюся в руке половинку конфеты, Кэйд заметила четкий след своих зубов на начинке, такого же темного цвета, как оболочка.
Выйдя на улицу, она сразу увидела Сильвана – в джинсах и куртке он стоял перед входом в лабораторию и, похоже, давал импровизированное интервью нескольким журналистам с фотоаппаратами, микрофонами и видеокамерами.
– …безумное отчаяние. – Он пожал плечами. – Я понимаю ее безрассудную тягу к хорошему шоколаду.
Сейчас Сильван выглядел трогательной жертвой – растрепанные волосы, небритый, с покрасневшими от бессонной ночи глазами. В общем, вид, знакомый ей по собственным бдениям из-за срочной проблемы, возникшей на их фабрике. Однако привлекательный! Кэйд не сомневалась, что на фото в газете он получится отлично: изнуренный нападками на него отвратительной многонациональной корпорации, но все же поддерживающий идеал французской сексапильности.
Кэйд лихорадочно соображала, как улучшить свой имидж на тех снимках, но поняла, что сейчас ее репутация изрядно подпорчена. Вне зависимости от того, будет ли она выглядеть хорошо или плохо, сильной или слабой, ей все равно суждена всесокрушительная роль злодейки. Кэйд попыталась вернуться в дом, пока журналисты не заметили ее, но предательская дверь успела захлопнуться.
Для набора кода могло понадобиться несколько секунд. Если они увидят, как она ускользает обратно в свою квартиру, и устроят осаду, то неизвестно, сколько ей там придется отсиживаться. Ее ждет провал, если придется запереться в своей парижской квартире, не смея высунуть носа на улицу и поддерживая в себе вялую жизнь поеданием «Плиток Кори».
Кэйд направилась к ближайшему углу, надеясь, что никто ее не заметит. В любом случае вряд ли они успели хорошо изучить ее фотографии. Она не принадлежала к знаменитостям, имея в общем-то весьма неброскую внешность – прямые светло-каштановые волосы, голубые глаза и четкие, ничем не примечательные черты лица. Разумеется, Сильван Маркиз узнал ее сразу. Лицо его застыло, но острый взгляд мгновенно пронзил ее.
Кэйд еще чувствовала горьковатый вкус его подарка на языке. Возможно, даже шоколадные отпечатки не стерлись с ее пальцев.
– Если подумать, то она подобна богатой, одержимой шоколадом бедняжке, – произнес Сильван, повысив голос.
Втягивает ее в сферу своей благотворительности? Неужели он намекнул, что занимался с ней сексом исключительно из жалости к ее явному безумству? Она остановилась и развернулась к нему. Прежде чем Кэйд успела совершить глупость, например бросить ему вызов, выступив перед журналистами, пока не замечавшими ее присутствия, кто-то крепко взял ее за локоть. Мужчина среднего роста, с темной курчавой шевелюрой, с восторгом улыбнулся ей.
– Mademoiselle Co-ree, – очень тихо произнес он. – Je peux vous offrir un café?
[113]
Кэйд понимала, что когда-нибудь ей придется побеседовать с прессой. И было нечто удивительно парижское в интервью за чашечкой кофе. Вдобавок это могло хоть немного поднять ее шансы предстать в позитивном свете.
– Да, если сумеете скрыть меня от ваших коллег, – ответила она.
– Буду счастлив, если вы сделаете меня вашим помощником и соучастником.
Вздохнув и закрывая ее своим телом, он повел ее за угол. Кэйд все еще хотелось вернуться, чтобы увидеть выражение лица Сильвана, но благодаря удерживающей ее за локоть твердой руке она подавила это желание. Услужливый журналист держал ее крепко, не позволяя даже повернуться, словно боялся, что она сбежит от него.
Зайдя в кафе, они прошли мимо прилавка с вывеской «Табак», рядами сигаретных пачек на стенных полках и какого-то азартного любителя, зачеркивающего цифры в лотерейных билетах, к столику возле огромных окон, выходивших на другую улицу.
Журналист заказал кофе, а Кэйд попросила стакан молока, чувствуя, что ее живот начинает угрожающе урчать. Последнее время она жила на одном шоколаде. И стакан обычного холодного молока представлялся ей удивительно полезным. Официант взглянул на нее так, будто Кэйд только что вылезла из ракеты, прибывшей с Марса.
– Это кофейня. У нас не бывает молока.
Незнакомец предусмотрительно отвернулся, как человек, не желающий быть свидетелем неловкого положения малознакомой особы.
– Но вы же добавляете молоко в кофе? – возразила Кэйд. – А я готова заплатить за стакан простого молока.
– Мы не продаем молоко, – упорствовал официант.
– Может, вы продадите его за двадцать евро? За тридцать?
– Дальше по улице есть épicerie
[114]
, – вежливо произнес он. – Если вы желаете молока.
– Может, вас устроит горячий молочный шоколад? – дипломатично предложил курчавый журналист. – Или какой-нибудь сок?
Кэйд вспомнился горячий шоколад, приготовленный для нее Сильваном.
– Сок. Как же сложно быть богатым в вашей необычной стране!
– Почему? – смущенно поинтересовался курчавый.
– Мне ничего не удается у вас купить, – беспомощно разведя руки, пояснила она.
– Ну… в кофейне действительно не продают молоко, – заявил он с таким видом, словно она попыталась купить клубнику или нечто съедобное в ювелирном магазине.
– Но у него есть в холодильнике молоко. И он мог бы получить за него сверхприбыль. Вам не кажется, что отказ в данном случае противоречит принципам самой торговли?
– Мне кажется, что он просто не хочет уступать американским фантазиям. Ваши соотечественники вечно просят в кофейнях принести молока, и если дать разок слабину, то неизвестно, чем все это может закончиться!
