Однако Кэйд не знала, что скажет ему. Закончив переговоры с братьями Фирензе и представителями «Девон канди» и взглянув на свой телефон, Кэйд все еще сомневалась, как лучше поступить: позвонить и поговорить, послать сообщение или отправить письмо на его электронную почту.
«Неужели? – так, казалось, можно начать удачный разговор. – Ты уверен…»
Увы, как он мог быть в чем-то уверен, если они и знали-то друг друга так мало? Могла ли быть уверенность в его словах: «По-моему, я люблю тебя?» Может, тогда лучше спросить: «Что ты хотел этим сказать?»
Как же трудно говорить об этом по телефону. Тем более что Сильван все еще злится на нее. С тех пор, как Кэйд уехала и когда прибыла в Брюссель на скоростном поезде, он прислал ей сообщение всего из одного слова: «Да». Она предположила, что утвердительно он ответил на ее последний вопрос: «Да, я тоже пытался делать то, что хотел».
Но это могло быть и подтверждение его негодования или подтверждение того, что из-за ее отъезда не разорваны все связи, подтверждение оливковой ветви мира в его руке. Чертовски трудно истолковать столь лаконичное сообщение.
В итоге она осознала, что не может не позвонить ему; хотя не сомневалась, что это будет ужасной ошибкой. Поэтому Кэйд попыталась начать разговор с одного не слишком изысканного, но распространенного слова:
– Привет.
До нее донесся его вздох и:
– Кайд.
Она умилилась, услышав, как Сильван произносит ее имя, четкое французское «а», казалось, укоротило ее английское имя наполовину. Мгновенно перестала бояться того, что он еще злился.
Закинув ноги на одну подушку, Кэйд улеглась головой на другую. Ее уставшие за день ноги жутко ныли и гудели; и мыслительные способности тоже истощились. В ней жили три отчаянных взаимоисключающих желания: забыться сном, отправиться на долгую, прочищающую мозги прогулку и просто лежать, свернувшись клубочком, разговаривая с Сильваном.
– Я ем одну из твоих шоколадных конфеток.
Тот маленький конус, опушенный у основания крупинками какао-зерен, тот самый, который Сильван называл радостным поклоном детским воспоминаниям о рожках с мороженым. За исключением того, конечно, что вкус у этого чудесного воспоминания был совсем не детский, дробленые какао-бобы вместо арахиса, а под толстой темной оболочкой скрывалась одна из его нежнейших и изысканнейших жидких начинок. Такую конфетку приходилось есть осторожно, аккуратно откусывать кончик и высасывать содержимое, иначе можно перепачкать руки.
– А-а-ах.
Его голос прозвучал лишь вздохом, легким ветерком в ее ушах. Возможно, Кэйд разбудила его. Может, Сильван в постели, обнаженный, и его матово-смуглые мускулистые плечи выделяются на фоне белых простыней. Положил ли он телефон рядом с собой, ожидая звонка? И перестал ли злиться, услышав ее голос?
– Вкусно, – проворковал он, и несмотря на все разделяющие их расстояния, их объединили пробудившиеся желания и душевная теплота.
– Всегда вкусно, – прошептала Кэйд.
– А какую именно ты ешь?
– Ту самую, из детства – cornette de ganache
[167]
.
– А-а… – Тихий вздох.
Даже по телефону она ощущала, как дыхание Сильвана ласкает ей кожу. У нее возникло ощущение, будто он воображает во всей живости и полноте каждый оттенок тех вкусов, что таяли у нее на языке. Он осознавал их изысканность и нежность. Представлял, как осторожно высасывают ее губы начинку, не давая ей пролиться на пальцы. Знал, какие отпечатки оставляет шоколад на ее пальцах и как она старательно слизывает их.
И он точно знал, как вкусна его начинка.
Господи, Сильван очень эротичен. Как он мог возбуждать ее даже по телефону?
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Почти сплю. Кому-то поручено выдернуть меня из постели ровно через шесть часов. Мы придерживаемся той теории, что раз в три дня каждому надо дать возможность отдохнуть в фазе быстрого сна.
– Так ты еще не завоевала этот мир? Я смотрел новости, но ничего не выяснил.
– Мы не можем позволить «Тотал фудс» слопать «Девон канди». А настоящие завоеватели мира гораздо более прожорливы.
Более того, ее скорее волнует вопрос отпора завоевателям. Однако это не телефонный разговор, и им не следует углубляться в него сейчас.
– Но пока у нас решены далеко не все проблемы, – произнесла Кэйд и быстро спросила: – А ты что делаешь?
– Я спал, вернее, начал дремать. Сомневаюсь, что моя усталость сравнима с твоей. Но до Рождества осталось всего пять недель, поэтому со следующей недели мы начинаем готовить рождественские сладости.
В магазине Сильвана Маркиза не продают старые конфеты. Они не лежат там четыре или даже две недели. Но люди начинают покупать новогодние подарки с начала декабря.
– И я уже начал делать заготовки для рождественского украшения магазина.
Пять недель до Рождества. А День благодарения ей, похоже, придется отмечать на совещаниях с «Девоном» и «Фирензе». Какая ирония судьбы!
Глаза у нее прояснились, когда она попыталась представить, что он может выдумать из шоколада для украшения своих витрин и прилавков.
– Они уже появятся к моему возвращению?
Легкая заминка.
– Это зависит от того, скоро ли ты вернешься.
Кэйд перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку. Она понятия не имела, когда сумеет вернуться. И она очень устала. Но его голос звучал чарующей мелодией для ее уха.
– Как тебе понравились братья Фирензе? – спросил Сильван.
– У меня не возникло искушения тайно пробраться в их лабораторию, если тебя это интересует.
Услышав его тихий смех, Кэйд почувствовала себя кошкой, которую погладили по спинке.
– Именно это и интересует. Умница, съешь-ка еще одну мою конфетку.
Она закрыла глаза и мысленно оживила его чувственный образ, словно он сам – во плоти – перенесся к ней через сотни разделяющих их миль.
Коробка с его конфетами лежала почти рядом с ней, на столике возле кровати. В голове пронеслась стайка ревнивых вопросов. Часто ли Сильван влюблялся? И как быстро разочаровывался? Когда он сказал «по-моему» – его мнение основывалось на опыте прежних влюбленностей? Но, не задав ни одного из волнующих вопросов, Кэйд открыла глаза и, оценивающе взглянув на набор глянцевых коричневых конфеток – едва уловимое внешнее различие каждой из них подсказывало внутреннее содержание, – уточнила:
– Какую именно?
– Любую, какая на тебя смотрит.
Она устала, очень устала, однако возбуждение казалось таким мягким и обволакивающим, словно она могла уютно свернуться в нем, как в кровати, и блаженно уснуть.
