Я отмахнулся.
— Нет, но нужно себя накрутить, чтобы пламя праведного гнева охватило мое сердце и я чувствовал революционную справедливость возмездия врагам цивилизации и гуманизма! Дабы твердо и без позорящей авторитарного демократа жалости.
— Вечер, — напомнил он. — Ты уже накручен.
— Не совсем, — ответил я, — но ладно. Даже если совесть чуточку и возразит, я ее уболтаю. Я интеллигент, всегда найду доводы за любую сторону.
Он дождался, когда я выволок мешок со сложенной винтовкой, поспешил вперед, открывая для меня двери, чтобы я не передумал и не вернулся, в башне первым побежал по лестнице, я слышал, как он там поднял люк и, выбравшись наверх, ждет, готовый подать руку, если я заморюсь.
Я поднялся, ощущение такое, что вокруг только небо и больше ничего нет на свете, земля и море так далеко внизу, что вроде бы их и нет. Фицрой вообще всякий раз преодолевает себя, чтобы подойти к краю и посмотреть через барьер.
— Простор, — пробормотал он с бледной улыбкой, — как-то его многовато… Думаешь, еще не поздно?
— Если поздно, — сказал я. — то кто-то уцелеет.
Я смотрел через прицел, однако корабль первым увидел Фицрой, заорал ликующе:
— Вот он, смотри!.. Какой, гад, важный!.. Как он смеет по нашему морю… Еще и боком повернулся, мерзавец… Это же оскорбление! Что он имел в виду, когда поворачивался боком? На что гнусно намекал?
Я тяжело вздохнул.
— Ты прав. Он в наших территориальных водах. Это нарушение наших суверенных прав. И тяжелое несмываемое оскорбление моей чести и достоинству.
— Даже объявление войны, — подхватил он, хотя вряд ли понял, что я такое несу про территориальные воды. — Это наглость!.. И как заплыл сюда, как заплыл!.. Нельзя вот так, это непристойно и самый настоящий вызов…
Я разложил и собрал винтовку, лег поудобнее, расставив для равновесия ноги, всмотрелся в окуляр.
Корабль стандартный, ветра нет, парус обвис, но весла просто опущены в воду, три с этой стороны и три с той. Значит, гребцов шестеро, хотя, конечно, в случае необходимости капитан и штурман тоже могут сесть за весла.
Я медленно двигал взгляд вдоль борта, пока не увидел на корме дородного глерда. Он всматривается в нашу сторону, время от времени подносит ко лбу ладонь козырьком, закрывая глаза от опускающегося за горизонт оранжевого солнца.
Снизу взбежал еще один, помоложе, но в такой же богатой одежде. Некоторое время они переговаривались, мне однажды даже показалось, что наши взгляды встретились.
Я невольно отшатнулся, но разозлился на себя, прошептал:
— Ладно… это кошкам можно смотреть на короля… а вы не кошечки.
Краешек солнца исчез за темным горизонтом, мир сразу потемнел, пока что ни одной из лун, а звезды здесь тусклые и невыразительные.
Фицрой сказал с тревогой:
— А если луна не выйдет до утра?
Я снял прицел и молча подал ему. Фицрой прильнул к окуляру.
— Ого!.. Как днем!.. И как близко!.. А он меня не видит? А то смотрит так, будто…
— Не должен, — признался я, — хотя кто знает…
— Все у вас, колдунов, — проворчал он, — не как у людей… Но твой ночной глаз! Удобная вещь, честно говоря. Хоть и нечестная.
— Сама война нечестная вещь, — сказал я, — как бы ее ни старались облагородить. Да-да, я говорю не как глерд, а как Улучшатель. Как глерду она мне нравится. А как романтику мне даже пираты — тьфу-тьфу! — нравятся…
На корабле двое глердов продолжают смотреть в сторону нашего замка, мне с каждым мгновением начинает казаться, что видят нас, а это такое неприятное чувство…
Наконец тот из глердов, что помоложе, получив указания, заторопился вниз, а я медленно перевел крестик прицела на грудь старшего глерда, тут уж неважно, куда попадет тяжелая снайперская пуля, начал прислушиваться к своему дыханию…
Фицрой сам затих и напрягся, чувствуя важность момента, а я между ударами сердца плавно прижал спусковую скобу.
Глерд даже наклонился вперед, всматриваясь в мой замок. Его тряхнуло, однако не отбросило, как я ожидал, слишком крепко держится за поручни, наклонился еще больше и, перевалившись через край, упал за борт.
Я наблюдал за кораблем, однако все спокойно, никто не бегает, а тело старшего глерда в сразу промокшей и отяжелевшей одежде начало опускаться в темную воду.
Фицрой спросил тихо:
— Я чего-то не вижу или там не заметили, что корабль без капитана?
— Сейчас оставим и без помощников, — сказал я.
— Ты зверь, — сказал он с уважением.
Я огрызнулся:
— Сам видишь, злостно и неприкрыто нарушили мои территориальные воды!.. А это хуже, чем личное пространство. Из-за таких вот инцидентов и начинаются глобальные войны!
— И ты торопишься погасить ее в самом начале?
— Точно, — сказал и прицелился в борт корабля на ладонь ниже ватерлинии, — а гасят обычно водой…
Он смотрел то на едва виднеющийся в слабом свете звезд корабль, с которым ничего не случается, то на меня, которого каждый выстрел встряхивает пусть не так, когда лягает конь, но все же заметно.
— И что? — спросил он наконец.
— Есть, — ответил я, — теперь в другом конце…
Люди забегали на корабле, началась суета, а я продолжал стрелять, патронов не жалко, однажды даже увидел, как вывалился целый кусок обшивки, к тому же пули проходят деревянный кораблик насквозь, такие же точно дыры, если не шире, получаются и на другой стороне.
Фицрой проговорил тихонько:
— Мне кажется… или корабль погружается?
— Вот теперь пора на лодку, — сказал я, — и плыть к берегу!
Он посмотрел, как торопливо разбираю винтовку, снова на далекий кораблик.
— Какую лодку?
— Да обычную, спасательную…
Я осекся, торопливо ухватил прицел и всмотрелся в окуляр. Как-то засело в голове, что с тонущего корабля команда пересаживается в шлюпки и гребет к берегу, но на этом какая шлюпка, он сам всего лишь большая шлюпка с надстройкой на корме и простеньким парусом.
Фицрой сказал с суровым сочувствием:
— Что-то недодумал?
— Я ж топил только корабль, — проговорил я с трудом. — Или доплывут? Что стоит проплыть всего пару миль?… Да тут не больше чем полторы…
Он сказал над моим плечом:
— Что, в твоем королевстве так хорошо плавают?
Я сказал тяжело:
— Старушки две мили вряд ли одолеют, хотя, конечно, смотря какие… У нас есть и те, что моря переплывают, а морские проливы для них вообще…
Он проговорил медленно:
