Весть о смертельной болезни великого князя вызвала у Телепнева–Оболенского одновременно и приступ горя – и такое невероятное облегчение, что у него словно крылья выросли. На этих крыльях он и полетел в Москву – тем паче что его присутствие было там уже необходимо. Спустя два дня после смерти Василия Ивановича, когда над его телом, стоявшим в Архангельском соборе, еще служили панихиду, в соседнем соборе, Успенском, уже венчали на царство великого князя Ивана IV Васильевича и присягали ему целованием креста.
Такая спешка изумляла народ. В ней видели дурную примету. Кто‑то пророчил гибель будущему государю Ивану Васильевичу, принимавшему власть под пение заупокойных молитв. Кто‑то грозил, что он сам сведет во гроб многих людей. Но перечить не решались: ведь это исполнялась воля великой княгини Елены Васильевны.
Оказалось, она спешила не зря: через несколько дней выяснилось, что бояре Шуйские намерены отнять престол у Ивана и посадить туда Юрия Ивановича, брата покойного великого князя. Незамедлительно все трое были взяты под стражу и заточены в подвалы, а в Старицу к младшему брату Андрею Ивановичу послана дружина, ревизские люди и послухи. Его тоже подозревали в крамоле, и когда он начал возмущаться, то получил спокойный ответ бывшей невестки:
— Смотри, будь осторожен, – чуть что найду, не миновать и тебе темницы.
Андрей Иванович не поверил ушам. Женщина, баба не могла такое сказать! Не имела на сие права ни пред Богом, ни пред людьми!
Однако Елена за минувшие несколько дней изменилась разительно. Она больше никого не слушала из советников своего мужа – всех заменил боярин Иван Телепнев–Оболенский, которого она не отпустила на воеводство Коломенское, а оставила при себе. И эти двое так смотрели друг на друга, что никто не сомневался: и года после смерти князя Василия не минет, как в постели Елены Глинской его заменит Иван Овчина. Если уже не заменил!
Вот именно…
Чудилось, вся прошлая жизнь Елены была только ожиданием этого счастья. Она жалела покойного мужа, но считала себя невинною пред ним. Два раза – только два разочка сладостных! – принадлежала она другому мужчине за семь лет своего замужества, и разве последствия тех ночей огорчили великого князя? Да он был вне себя от счастья, сделавшись отцом! Конечно, Юрий слабоумен, это да, это плата за грехи. Но зато каков старший, Иванушка!..
Да и насчет платы за грехи Елена не больно‑то была уверена. В ту пору служила ей боярыня Шуйская, жена ныне заточенного Андрея Шуйского. И так‑то нахваливала она государыне новые телесные умащения, что Елена однажды не удержалась и попробовала их. Для тела они были приятны – слов нет, однако чувствовала себя Елена после них дурно, тошнило ее и мутило, пришлось притирания выбросить. Боярыня Шуйская валялась в ногах, умоляла не губить, клялась, что умысла злого ее никакого не было… Елена тогда простила ее, но потом, когда родился немощным Юрий, начала сводить концы с концами. А что, коли это был именно злой умысел? Отчасти еще и за это она поспешила расправиться с Шуйскими – отнюдь не только потому, что они чаяли возвести на престол в обход Иванушки его дядю!
Сказать правду, это были с их стороны и в самом деле одни чаяния. Вредные мечтания, за которые Шуйские и князь Юрий поплатились, как за опасные деяния. Елена хотела обезопасить себя со всех сторон. Она прекрасно понимала, что такое – быть женщиной в царстве мужчин. Мир создан Господом для них, женщина – всего лишь игрушка для их прихотей. Никакой воли ей не дано. Бояре и прежде косоротились, болтали: великий‑де князь слишком попущает молодую жену. Даже родной дядюшка Михаил Глинский, знающий острый ум и сообразительность племянницы, с насмешкой относился к ее попыткам давать мужу советы. Они все ждут не дождутся, когда можно будет выгнать Елену из Кремля и отправить в отведенный ей вдовий удел. Ей‑то удел сей чудился лишь чуть покраше домовины да чуть просторней могилы. Хоронить себя заживо Елена нипочем не хотела. Она хотела жить так, как жила прежде, – хотела оставаться великой княгиней. Только… только сделаться при этом любимой и счастливой.
Вопреки всему. А если кто будет против того выступать, значит, за все поплатится незамедлительно.
Первым пришлось поплатиться не кому иному, как князю Михаилу Глинскому – родному дяде Елены. Он сразу понял две очевидные и опасные вещи: племянница спит с Телепневым – раз, а два – она жаждет самостоятельной власти. Глинский жаждал того же. Он тихо надеялся, что Иванушку–мальчишку вскорости Бог приберет, ну а если он, милостивец, по какой‑то причине помешкает, то его и поторопить можно. Времени впереди, думал Глинский, еще много… И вдруг оказалось, что этого времени вовсе нет. Он совершил ошибку, конечно, когда грубо упрекнул Елену за связь с князем Иваном. Разговаривал с ней, забыв обо всяческом почтении. Да ему ли, который и с королем Сигизмундом не робел лаяться, стесняться какой‑то девчонки, коя к тому же ведет себя словно потаскушка?!
Елена не стерпела обиды. Ладно бы только попрекал ее Глинский, а то ведь требовал немедля удалить князя Ивана… мало того – заточить его в темницу, по крайности – сослать, куда и Макар телят не гонял.
«Лучше бы ты мне, дядюшка, посоветовал на лавку встать да голову в петлю сунуть либо вострым ножичком зарезаться. Все лучше, чем с моим ясным соколом расстаться!» – мрачно подумала племянница и поглядела на Глинского так, что он ощутил себя как‑то не слишком уютно. Некие дурные предчувствия в нем зародились…
И эти предчувствия не замедлили сбыться. В ту же ночь Михаил Львович вместе с единомышленником своим, Михаилом Семеновичем Воронцовым, был схвачен и обвинен в том, что хотел‑де, пользуясь малолетством великого князя, держать государство в своих руках, а кроме того, в том, что отравил некогда великого князя литовского Александра.
История смерти этого последнего была и впрямь темна, аки вода во облацех, но Глинский к сей смерти руки не прикладывал, во все время болезни и кончины своего бывшего литовского государя он был в войске. Что же касается первого обвинения, оно истине соответствовало как нельзя лучше, за что Михаил Глинский и поплатился сполна. Он умер в темнице – не то уморили его «смертным гладом», не то замучили «под железной шапкою». Да какая разница, в сущности?
Чуть только пошел слушок о том, что Михаил Львович схвачен, как побежали в Литву Иван Ляцкий и Семен Бельский, бывшие с ним в сговоре. Двух других единомышленников Глинского, Ивана Бельского и Ивана Воротынского, немедленно обвинили в сообщничестве и покушении на престол и также заточили в темницах. После этих строгостей уже не нашлось более бояр, которых нужно было бы устранять, так как двое других приближенных великого князя Василия Ивановича, которые назначены были для присмотра за взрослением княжича Ивана, Василий Шуйский и Иван Шигона–Пожогин, стояли на стороне Телепнева.
Теперь власть целиком была бы в руках княгини Елены и князя Ивана, когда б не Андрей Старицкий, брат покойного Василия Ивановича. Он хотел бежать в Литву, не чая добра от новой власти, однако был Телепневым перехвачен, доставлен в Москву и там тоже заточен в подземелье, где и умер подобно своему брату Юрию, а также Глинскому. Теперь был потушен последний очаг возможной смуты, и влияние князя Ивана стало в государстве неоспоримо.
