Нужно развеяться. Эта мысль для «монашенки Павловой» была чем-то таким новым, что ей стало тоскливо. Она давно завидовала исподтишка девочкам из кордебалета, для которых «развеяться» было так просто. А ей?..
Танцуя, она замышляла. Где «развеяться»? С кем? Не поехать ли в Москву, к Мордкину? Анна узнавала окольными путями: черная карета давно уже не встречает его. Загадочная женщина либо разлюбила танцовщика, либо уехала, либо, очень может статься, умерла. Так или иначе, Мордкин свободен. Хотя разве может быть свободен этот записной Казанова? Нет, вряд ли он ждет прежнюю пассию, Анну Павлову…
Когда в финальной сцене «Спящей красавицы» принц поцеловал Аврору, Анна с трудом удержалась от слез. Ну наконец-то все закончилось!
На сцену после спектакля подали такую корзину розовых и алых роз, что в зале воцарилось оцепенелое молчание. В уборной Анна взглянула на карточку — опять Виктор Дандре! Но на сей раз на мелованном кусочке картона приписано мелким, изящным почерком: «Позвольте увидеться с вами».
К цветам прилагался шелковистый, благоухающий футляр. Раскрыв его, Анна тихо ахнула: это был жемчужный фермуар баснословной роскоши и цены, вдобавок украшенный пятью бриллиантами.
Она закрыла коробочку и снова опустила ее в корзину. Сами по себе жемчуга и даже бриллианты ее волновали мало: вне сцены она не носила драгоценностей. Но ее забавляло надевать на спектакли не стразы, а настоящие камни, и чем дороже, тем лучше. Этот фермуар будет великолепно смотреться с костюмом Одетты… несмотря на то что невинная царица лебедей вряд ли носила драгоценности. Но коварная Одиллия уж точно носила. Хотя Одиллии не пойдет нежный жемчуг.
Снова открыла футляр. Слишком уж дорогое украшение, из мастерских знаменитого Фаберже! Жемчуг нужно вернуть. Просто так принять его невозможно. Это напоминает взятку. Вернее, выкуп. Или плату… за что?
Вернуть? Или… не возвращать?
Надо выслушать Дандре, узнать, чего он хочет. Поговорить с ним, в конце концов. Уж разговора-то он заслужил за годы возвышенного поклонения!
Анна переоделась, подождала немного — однако никто не рвался к ней, никто не просил принять. Театр затихал… Она вышла к служебному подъезду — и увидела неподалеку, за черной, изломанной линией кустов театрального скверика корпус автомотора. В то время это была роскошь — мало кому доступная, вызывающая роскошь, тем паче такой внушительный, серебристый «Кадилляк». Шофер в шлеме и очках сидел на своем месте, а около автомобиля, опершись на дверцу, стоял и курил высокий, очень красивый мужчина с голубыми глазами.
Знала, что ошибается, а все же вздрогнула: показалось, что это Михаил Мордкин. Но то был барон Виктор Дандре.
Анна улыбнулась ему, ответила на его почтительное приветствие, протянула руку для поцелуя… села в его авто и поехала вместе с ним в его особняк на Итальянской улице, где уже был сервирован ужин для двоих.
Потом она поражалась, каким образом Виктор, который вздыхал и томился по ней три года, понял, что именно сегодня она будет готова открыть ворота крепости победителю? Не иначе, ему подсказала любовь!
Анна пробыла в Петербурге еще полгода, и за это время их с Дандре связь стала не меньшей сенсацией, чем в свое время — роман Матильды Кшесинской и цесаревича Ники. Правда, без налета скандальности. Однако вскоре подошло время, назначенное для ее гастролей в Лондоне, и она уехала… заплатив двадцать пять тысяч рублей в качестве неустойки Императорскому театру за прерванный контракт.
Деньги дал Дандре.
Анна восхищалась им. Мало того что он обладал способностью делать деньги словно бы из воздуха, он был великолепным, великодушным мужчиной! И если имя его называли теперь в числе именитых людей, содержавших танцовщиц, то это было не совсем точно. Анна Павлова не была его содержанкой. Спустя две недели после начала их связи Дандре повез ее кататься по окрестностям Петербурга, и в Лигове, в том самом Лигове, где когда-то жила в доме своей бабушки маленькая незаконнорожденная девочка, они тайно обвенчались.
Анну вполне устраивала тайна. Хотя звание баронессы Дандре на афишах смотрелось бы, конечно, эффектно, однако она ощущала, что должна сохранить свободу для успеха своего таланта. Хотя бы внешнюю свободу!
Насчет внутренней было сложнее. Медовый месяц (тайный!) оказался очень омрачен тем, что партнером для лондонских гастролей Анна пригласила Михаила Мордкина. Совершенно хладнокровно. Ни в какой иной роли, кроме партнера, он ее теперь не интересовал. Однако потребовалось немало сил, чтобы убедить в этом мужа.
Ну что же, барону Дандре пришлось смириться, что этот лебедь не станет жить в пруду с подрезанными крыльями! Скрепя сердце он отпустил Анну, положившись на ее слово чести.
И слово не было нарушено: она не изменяла Виктору Дандре с Мордкиным, который оставался для нее лишь прекрасным воспоминанием о первой любви.
В Лондоне они танцевали в «Палас-театре». Это был мюзик-холл, где русским танцовщикам (кроме Павловой и Мордкина в маленькой труппе было еще шесть человек) было отдано одно отделение, кроме того, выступали иллюзионист, комик, местный кордебалет, демонстрировались и фильмы. Атмосфера «Паласа» сильно отличалась от той, к какой привыкли артисты русского Императорского балета. Зрители закусывали, и в зале всегда пахло апельсиновыми корками, на галерее щелкали орехи, а по рядам ходили продавцы пирожков с мясом.
Тем не менее на спектаклях «русских звезд» все чаще стали появляться светские дамы и придворные. 23 апреля, к концу первой недели сезона, представление смотрел принц Уэльский (который вскоре взойдет на трон как король Георг Пятый). Огромный успех выступлений, восторженные рецензии, невиданные гонорары (Мордкин, к примеру, получал за четыре представления в Лондоне столько, сколько в Москве ему причиталось за год работы танцовщиком и режиссером балета Большого театра), естественно, побудили артистов заключить тут же контракт на новые многомесячные гастроли по Америке и Англии.
Туда Мордкин ехал уже не только в качестве партнера, но также хореографа маленькой труппы. Также он хотел взять на себя обязанности импресарио.
Кроме номеров и возобновленной Мордкиным «Жизели», везли поставленный им балет «Легенда об Азиадэ» на сборную музыку русских и французских композиторов. В балете излагалась история похищения шахом Рахманом бедуинки Азиадэ (ее партию танцевала Павлова) и ее мщения. Мордкин был живописен, страстен и восхитительно умирал.
Гастроли по Америке были длинными и трудными. В специальном поезде из семи вагонов на протяжении более двадцати недель труппа объездила Соединенные Штаты и Канаду.
Балет в эти годы был в США развит слабо. И если отдельные балерины, по большей части итальянки, появлялись в Америке чаще всего в представлениях, которые давали увеселительные заведения, то танцовщиков-мужчин здесь до появления Мордкина видели мало и отношение к ним было самое скептическое. Поэтому московский артист произвел фурор. Его называли «юным греческим богом». Павлова, со своей стороны, открыла американцам, какие глубины выразительности кроются в классическом танце, в котором они привыкли видеть лишь трюк: не более как умение крутиться и «бегать на пальцах».
