Но вдруг крики стихли. Поднял Сергий голову – на пороге стояла Леська. Высокая, черная. Ворон сидел у нее на плече. Обомлел Сергий.
– Она умерла, – пролепетал он.
– Живая она, – отвечала та. – Иди, – приказала Леська, и вдовец послушно вышел из комнаты.
Все село затаилось. Ведь Леська, ни от кого не таясь, среди бела дня проследовала через все село к дому Сергия. Та самая Леська, которая ни разу не переступила порог чужого дома с тех пор, как сестры ее и племянники сгорели в хате, спаленной большевиками. Та Леська, которая звонко плевалась в сторону каждого, кто говорил, что плачет по ней высокий огонь. Та Леська, которая поначалу отвечала – мол, костер ей не страшен, душа ее сгорела давно на большевицком пожарище, а потом просто недобро косила глаза в сторону распускавших язык, и у тех, недолго им было ждать, коровы переставали доиться, а младенцы кричали как резаные всю ночь. Та Леська, которая давно прокляла село за то, что стояли, молча смотрели, как большевики губят ее родных. Та Леська, которая – и то достоверно – плюнула политработнику в лицо, специально для этой цели отправившись пешком во Львов. Та Леська, взгляд которой напугал того политработника так, что не посмел он отдать приказ наказать Леську. Та Леська, которая кинула монеты под ноги прежнему попу, заявив, что то, мол, плата ему за то, что Христа предал. Та самая Леська, которой со змеей стало проще находить общий язык. Та, которая выла дважды – в тот день, когда Богдан Вайда женился, и в тот день, когда его, старика, понесли на кладбище. И вот, представьте себе, эта самая Леська, словно выточенная из ствола сгоревшего дерева, прошествовала по селу, имея на плече ворона. Да где это видано, чтобы ведьмы такую свободу брали? Да где это слыхано, чтоб средь бела дня ходить им как ни в чем не бывало перед святой церковью?! Видать, ждут этот мир суровые испытания, раз Господь попускает такое!
Не будет теперь Стасе прощения, искупления ей не видать – днем, при честном народе к ней заявилась старая ведьма, нарушив привычный уклад. Из каждого окна смотрели глаза, ожидавшие когда Леська пойдет обратно. Опустело село. Боясь столкнуться на дороге с черной ведьмой, волосянские прятались по домам. Один Панас показался возле своего тына и, как обычно, закурив цигарку, сообщил потрескавшейся крынке:
– Видать, девочка при смерти, раз Леська сама к ней пошла.
Разыгрался капелью февраль, и в звоне ее заговорила весна. Эх, не знать бы, что грядут новые морозы! Что в феврале зима лютуют сильнее всего! И что раньше конца марта не впустит она весну в эти горы. Тогда и в капели вместе с весной не звучала бы тоска, которую впору спутать с меланхолией. Капель в феврале похожа на слезы умирающей девушки. Вот трепещет жизнью ее рука, вот живой румянец расползается по щекам. И можно, можно поверить в ее выздоровление, когда б не знать, что смерть – неминуема.
Лишь ненадолго пришло в Карпаты солнце. Но по чудесной случайности солнечные дни пришлись на свадьбу Оленьки и Володимира. Не отвести было глаз от пышного платья невесты. Хорош был и жених. А как звенели колокола, когда молодые выходили из храма! Как нарядны были гости. И как искрилась горностаевая шубка невесты, накинутая поверх свадебного наряда.
Ну и что, что просватана невеста была за другого? Василию подвернется другая, а Оленьке такого жениха, как господарский сын, упускать – грех. На том сходилось все село. Никто и не заметил, как молодые столковались. Свадьба грянула нежданно, как этот колокольный звон.
– Почему бы Василию не жениться на Галке? – радовалась чему-то кума.
А Олена вспоминала день женитьбы пана Степана на Светланке и явление Богдана к свадебному столу.
– Василий – не такой, – отрезала кума. – Василию сил не хватит на свадьбу прийти.
– Маричка сказала, он во Львов уехал, – вставила Олена.
– И правильно сделал, – заключили хором и кума и Полька.
Кумушки помолчали, прислушиваясь к колокольному звону. Полька надкусила пирог с яблочной начинкой. Кума отпила горячего чая. А Олена все смотрела в окно, ожидая, когда от церкви до замка потянется свадебная процессия.
– Двадцать лет прошло со дня той свадьбы, – снова заговорила она.
– Быстро время летит, – отозвалась Полька.
– Глазом не успеешь моргнуть, – поддакнула кума.
Взопрев от чая, кумушки отправились во двор, а постояв у калитки, вышли на дорогу. А выйдя на дорогу, решились пройти в сторону церкви. Пройдясь в сторону церкви, решили идти еще дальше и приблизились к самой церкви, когда процессия в нарядных одеждах уже покидала двор. Кумушки посторонились, пропуская городских гостей, впереди которых шел сам Господарь.
Кума жадно раздувала ноздри, ухватывая и запоминая все подробности и уже сейчас готовя добротную канву для будущих долгих разговоров, в которых припомнит она, что жених был бледен, Галка затерялась в хвосте толпы, а городские гости, не в пример волосянским, не галдели, не шумели, а были чванливы, с деревенскими не смешивались. Господарь не шел рядом с Оленькими родителями, да и те, по всему видать, чувствовали себя далеко не в своей тарелке.
– Ты глянь, поглянь! – кума вдруг дернула Польку за руку.
Проследив за направлением ее прищуренных глаз, Полька охнула и прикрыла округлившийся рот ладонью, одновременно пихая Олену локтем в живот. К церкви в этот момент приближалась – кто бы вы думали! – Маричка – мать Василия. Шла она подбоченясь а лицо ее портила нехорошая усмешка. Кумушки так и замерли. Даже Господарь посторонился пропуская ее. Проникнув вглубь процессии, Маричка преградила путь молодым. Зарделась Оленька от волнения, отвела глаза. А Маричка стояла перед ней, подперев руками уже оба бока.
– Это кто? – поинтересовался жених.
– Це… це… – залепетала невеста и больше не могла вымолвить ни слова.
– Боишься мне в глаза посмотреть, Оленька? – круглые глаза Марички ходили вверх и вниз под бровями, пока она безуспешно пыталась поймать Оленькин взгляд. А невеста рдела, трепетала под ее взглядом, и казалось, что дорогая шубка совсем перестала ее греть.
Надо ли говорить, что все собравшиеся с живым любопытством наблюдали разыгрывающуюся сцену.
– Ой-й… – говорила Маричка, недобро усмехаясь и подступая к невесте ближе. – Ой-й, вы поглядите на нее, на бессовестную. Ну як то так? Як?
Гости отступили, образовывая круг подле молодых и Марички. Попятился и отец Ростислав, выглянувший из храма, чтобы в который раз одарить благосклонной улыбкой Господаря. Благосклонность же он источал не от своего только лица, а от лица всей церкви.
– Шалава конченая – вот ты кто! – Маричка плюнула невесте под ноги.
Стоило ей произнести эти слова, как Оленька очнулась и перестала трепетать. Оглядела она Маричку с ног до головы. Оленька не произнесла ни слова, но Маричка вслед за той посмотрела на свои ноги и вдруг заметила, что сапоги ее давно сносились, каблуки на них сбились, а толстая ткань пальто вытерлась и местами имела залысины, да и не носили уже такие. То ли дело городские гостьи! Такие наряды, в какие были одеты они, Маричке и во сне не снились. Засмущалась она, отступила. А Оленька, гордо неся голову со взбитой прической, пошла вон с церковного двора, увлекая за собой жениха.
