Каждое утро, сидя у себя в кабинете и разбирая почту, Альфред встречал письма детей, полные жалоб и отчаяния. В первый год обучения Мэри умоляла разрешить ей приехать домой на Рождество, но, насколько мог судить секретарь, получила сердитый отказ и упреки в слабохарактерности. Ей разрешили наведаться домой на летние каникулы. Альфред прогуливался в саду, когда увидел, как в ворота усадьбы въезжает авто сэра Артура, в котором сидит его дочь. Шофер вынул чемоданы и понес их в дом. На ступенях стояла беременная Джин.
— Передать не могу, как я рада за вас с папой! — искренне воскликнула Мэри.
— Да, дорогая, скоро у нас с Артуром появятся свои дети, — жестко откликнулась мачеха.
Дочь Луизы молча проглотила обиду, лишь глаза выдали, как тяжело ей это слышать. Вечером все собрались в гостиной, и Мэри решила продемонстрировать, чему научилась. Устроившись за роялем, девушка ударила по клавишам и запела несильным, но приятным голоском неаполитанскую песенку. Сидя у окна, Альфред видел по ироничному лицу Джин, что пение падчерицы не вызывает у нее ничего, кроме раздражения. Сэр Артур, напротив, слушал дочь затаив дыхание. Глаза его светились гордостью до тех пор, пока он не посмотрел на жену. Оптимизм его тут же угас, и сразу по окончании песни писатель проговорил:
— Ну а теперь споет моя милая девочка. Ее бархатный меццо-сопрано буквально берет за душу! Такой голосок никого не может оставить равнодушным!
Посрамленная Мэри выбралась из-за рояля и подошла к камину, протянув дрожащие руки к огню, как будто они у нее замерзли. Всматриваясь в ее лицо, Альфред видел, как прозрачные глаза девушки наполняются слезами, как влага выплескивается, и по щекам бегут мокрые дорожки. В гостиной звучал романс, исполняемый Джин, и, по мнению Альфреда, пела она ничуть не лучше, чем Мэри. Закончив петь, жена Конан Дойля победоносно посмотрела на поверженную соперницу и поднялась из-за рояля.
— Просим еще, — аплодируя, воскликнул ее очарованный супруг.
— Боюсь, я не в голосе, — кокетничала женщина.
— Ну что ж, тогда пусть опять споет Мэри. Хотя и стоит признать, что мы с Мэри оба отчаянно фальшивим, и певцы из нас никудышные.
Залившись краской, девушка выбежала из комнаты. А леди Дойль, нимало не смущаясь присутствия Альфреда, сурово проговорила:
— Не думаю, дорогой мой Артур, что имеет смысл продолжать обучение вашей дочери. Это пустой перевод денег. За те два года, что она провела в Германии, Мэри совершенно ничему не научилась!
Альфред поднялся и молча покинул гостиную, предоставив супругам решать семейные дела наедине. В коридоре он наткнулся на плачущую у стены Мэри. Секретарь тронул девушку за плечо и прошептал:
— Ну-ну, мисс, не стоит так расстраиваться. Ваша матушка не одобряла слез по пустякам.
Мэри всхлипнула и уткнулась мужчине в плечо.
— Ну почему, Альфред? Почему? — рыдая, бормотала она. — Я так надеялась провести прошлое Рождество дома! Ведь нет никакой причины, чтобы мне этого не позволить! Разве только они захотели нас с Кингсли выгнать из Уиндлшема и праздновать сами! Мне приходилось выкручиваться и врать подружкам, почему я осталась в Дрездене. А все очень просто. Мы с братом для них помеха! Джин прислала мне открытку и почтовый перевод на один фунт, чтобы я «купила себе все, что пожелаю!» Не понимаю, почему отец так суров! Я не слышала от него ни одного ласкового слова, не видела ни малейшего проявления любви за два года со смерти мамы. Можно было ожидать, что все будет как раз наоборот. Но нет — жизнь превратила его в жестокого человека. Ладно я, а каково Кингсли? Ему всего шестнадцать лет! Кингсли совсем ребенок! Он все каникулы проводит у дальних родственников, а здесь, в Уиндлшеме, бывает лишь проездом. И если уж папа и Джин разлучили меня с братом, то могли хотя бы постараться, чтобы мальчику было уютно у себя в доме и он не чувствовал себя чужим в этой новой папиной жизни. Пренебрегая Кингсли, они совершают большую ошибку и нарушают свой долг. Не могу передать, как я разочарована в них обоих!
Хотя Мэри не жаловалась, но Альфред знал, что ко всем ее обидам прибавилось и существенное урезание наличных денег, отпускаемых на ее содержание. Это было тем более странно, что с тех пор, как сэр Артур стал хорошо зарабатывать, он всегда проявлял щедрость ко всем членам семьи. Секретарь помнил письмо, в котором дочь просила прислать ей денег на поездку в Берлин, чтобы послушать оперу, которую она в тот момент разучивала. Ответом послужил отправленный отцом чек на десять фунтов с припиской, что Мэри может выбрать, как потратить эти деньги — либо съездить в Берлин, либо пригласить в гости Кингсли. Девушка ждала визита брата полгода, и несправедливость поступка патрона вывела Альфреда из себя. Во всем ощущалась рука Джин. Во всем, кроме пристрастия сэра Артура к спиритуализму. Этого загадочного явления леди Дойль не любила и побаивалась.
Через год после свадьбы родился ее первенец. Супруга писателя немного ослабила хватку, и Артур Конан Дойль впервые после долгого перерыва вновь взялся за перо. Но писал он уже не занимательные детективные рассказы и исторические повести, а статьи, которые размещал под рубрикой «Неведомые берега» на страницах «Стренда». Сидя вечерами в своей комнате и слушая звуки долетающей из бильярдной музыки, под которую танцуют очередные гости новоявленной миссис Дойль, Альфред с удовлетворением просматривал свежие статьи, подписанные шефом.
Сэр Артур подробно рассказывал в них об эктоплазме — некой вязкой бесцветной субстанции, которая выделяется через нос, уши и прочие отверстия медиума и служит основой для материализации тел. Именно из эктоплазмы и созданы привидения. Альфред слышал, как редактор издания Гринхоу-Смит звонит сэру Артуру по телефону и уговаривает своего чуть ли не самого востребованного автора вернуться к прежним выдумкам художественного толка, которых от него так ждет читатель, а не городить несусветную чушь. И с тайной радостью выслушивал ответ Конан Дойля:
— Я бы и хотел, но не могу. Не вижу никакой возможности. Я пишу то, что само приходит ко мне.
Эти слова бальзамом проливались на душу секретаря. Это были те самые слова, которые больше всего мечтал услышать уязвленный Альфред. Нет больше писателя Артура Конан Дойля. Есть безумец, сочиняющий небылицы о загробной жизни и выдающий их за действительность. Но все, что происходило с сэром Артуром, казалось шатким и ненадежным, пока в спиритуализм не уверовала Джин. Она даже не скрывала, что ужасно боится всего, что связано с загробным миром, ибо дело это темное и рискованное.
Леди Дойль страшно негодовала, когда сэр Артур по вечерам запирался с львиной трубкой у себя в кабинете и проводил там долгое время, пытаясь связаться с отцом. Но, странное дело, Чарльз Дойль не посещал сына, даже несмотря на то что Артур выполнил свое обещание и устроил выставку рисунков отца. Зато, по уверению шефа, другие духи проходили по кабинету вереницами, и некоторые из них отвечали на задаваемые писателем вопросы. Секретарь чувствовал, что от неверия Джин исходит опасность потерять завоеванные на спиритическом фронте позиции. И потому решил во что бы то ни стало привлечь к общению с духами супругу сэра Артура и помимо ее воли сделать леди Дойль своей сообщницей.
