— Кто живет под потолком? Гном. У него есть борода? Да. А манишка и жилет? Нет…
Гоша показал пальчиком на Кузьму и тихо засмеялся, узнавая гнома. Я прижала к губам его ладошку и поцеловала, затем стала гладить Гошу по лицу, причесывая бровки. Он окончательно успокоился и больше не смотрел на отца. Отдав распоряжение ждать его в постели, Алекс перестал обращать на сына внимание. Проявляя заботу, он подхватил под локоток свою беременную подругу и повел к выходу. За ними мрачной тенью потащился обманутый Настин муж.
— Я, гад, от тебя не отстану! — бормотал Толик, мутным взглядом сверля затылок соперника и невероятно напоминая помешанного.
Хотя в этом и не было необходимости, ведь идущие прошли бы и сквозь него, стоящий у двери Кузьма шагнул в сторону, освобождая дорогу.
— Кем надо быть, чтобы оставить ребенка одного в этом кошмарном месте, — как только процессия скрылась из виду, заметил студент, обводя унылым взглядом разоренную комнату. — Чего доброго, мальчишка еще наверх заберется и свалится в море. Вы же видели, Лиза, как там опасно. Мне кажется, Гошу отсюда нужно увести.
— Куда? — устало осведомилась я.
— К деду.
Это был и в самом деле лучший выход, и я, склонившись к самому Гошиному ушку, прошептала:
— Солнышко мое, пойдем с мамой!
Гоша послушно откинул одеяло и свесил босые ножки, нащупывая шлепанцы.
США, 1918 год
В холле нью-йоркского отеля «Амбассадор» толпились журналисты. Держа в руках треноги и кофры с аппаратурой, они ждали начала пресс-конференции, которую устраивал Конан Дойль. В назначенный час двери люкса распахнулись, и представители прессы устремились в гостиную, в центре которой в кресле восседал сэр Артур. Наскоро установив фотографические аппараты, журналисты сделали серию снимков и принялись задавать вопросы.
— Мистер Дойль, — первым выпалил стоящий у двери хлипкий юноша. — Почему вы так уверены в существовании загробной жизни?
— В этом не может быть никаких сомнений, — в своей обычной категорической манере отозвался писатель. — Я разговаривал со своим покойным братом, вот как сейчас говорю с вами. И видел материализованное лицо своей матери, видел отчетливо и ясно. Каждый седой волосок, каждую морщинку!
— Есть ли там секс? — выкрикнула эмансипированная девица.
Писатель усмехнулся в усы и проговорил:
— Секса как такового нет. Есть родство душ и сердечная привязанность.
— Чем питаются духи? — осведомился пожилой репортер.
— Они получают энергию отовсюду. Из воздуха, от деревьев, от нас с вами.
Вопросы посыпались градом.
— Спят ли духи?
— Курят ли сигары?
— Пьют ли алкоголь?
Сэр Артур снова усмехнулся. Для страны с сухим законом вопрос был поистине актуальным.
— Играют ли духи в гольф?
— Нет. У меня нет оснований так думать.
Но репортер настаивал:
— Однако вы пишете в своей книге, что там есть развлечения!
— Да, они говорят, что даже больше, чем здесь.
— Ну, так, может, и гольф среди них имеется?
— Никогда не слышал, чтобы они о нем упоминали.
— Как вы относитесь к тому, что в Блумфонтейне открыли памятник жертвам Англо-бурской войны? По нашим данным, двадцать шесть тысяч женщин и детей погибли из-за зверских условий, созданных британцами в концлагерях.
— Это досужие вымыслы, — возмутился сэр Артур. — Все они умерли от естественных причин. Этим людям, во время войны лишившимся крова, предоставили в лагерях крышу над головой. Их хорошо кормили, о них добросовестно заботились. Ведь Британия воевала только с мужчинами.
Расспросы продолжались более трех часов, после чего усталый, но довольный писатель отправился обедать. Компанию ему составили Джин и Альфред, ожидавшие окончания пресс-конференции в соседней комнате. Сидя в роскошном зале гостиничного ресторана, сэр Артур говорил:
— Мне кажется, что я отлично справился со всеми вопросами.
— Вы, дорогой мой Артур, не просто блестяще разъяснили журналистам суть нашего учения, — с чувством выдохнула Джин, — вы были так убедительны, что, думаю, американцы единодушно примкнут к нашим рядам!
На следующее утро сэр Артур принял из рук секретаря стопку газет, приговаривая:
— Ну-ка, посмотрим, что о нас написали!
Развернув первую из них, он был поражен заголовком: «Бурное веселье на том свете». Следующая газета задавалась вопросом «Женятся ли привидения?», а еще одна уверяла, что «Дойль говорит, что в раю играют в гольф».
— Но это же вранье! — вскипел писатель, рывком поднимаясь с кресла.
— Вы послушайте, Артур, что пишет мэр Нью-Йорка Джон Хилан! «Уважаемый писатель торгует заоблачной чепухой! Должно быть, это такой новый бизнес, и, судя по всему, денежки текут к нему рекой!»
— Вот уж неправда! — вскричал оскорбленный до глубины души Конан Дойль. — Я вовсе не зарабатываю на спиритуализме! Все, что остается после покрытия дорожных расходов, я отдаю на развитие благого дела!
— Я видела на свете лишь один город грязнее Нью-Йорка — Константинополь! — ощетинилась Джин. — Мэру лучше бы озаботиться этой проблемой, а не оскорблять уважаемых гостей!
— А это что? Я возражаю против памятника детям и женам погибших в Блумфонтейне? Какая чушь! — Писатель побагровел от гнева. — Меня неправильно поняли! Джин! Собирайся! Немедленно едем в редакцию давать опровержение!
— Мистер Дойль, не дайте выбить себя из колеи, — подал голос Альфред, внутренне ликуя. — На сегодняшнюю лекцию в Карнеги-холле продано три с половиной тысячи билетов. Нам нужно быть во всеоружии.
Когда писатель, посетив редакцию, возвращался к себе в номер, его окликнул портье.
— Мистер Дойль! Вам телеграмма!
Сэр Артур двинулся навстречу спешащему к нему служащему отеля и принял из его рук сложенную пополам длинную полоску бумаги. Развернув, он пробежал ее глазами и изменился в лице.
— Это от Мэри, — прошептал он. — Кингсли умер.
Вернувшись с войны, сын Дойля долго не мог оправиться от ран, полученных на поле боя. Кингсли жил отдельно от отца и мачехи и был особенно близок со старшей сестрой, которая и извещала отца о кончине юноши.
— Может, отменим лекцию? — неуверенно предложил Альфред.
— Ни в коем случае! — вскричал сэр Артур. — Кингсли бы это не понравилось!
