Книга Воробьиная река, страница 36. Автор книги Татьяна Замировская

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Воробьиная река»

Cтраница 36

Письмо третье

Мама! Вот я наконец-то на месте. Тут просто замечательно, замечательно! Каждый день какие-нибудь процедуры: пар, электрофорез, ингаляции и маленький теплый бассейн с лавандой. Впрочем, я уверена, что лечусь я в первую очередь от своей застенчивости – я уже начала заводить друзей, сообразив, что нет смысла смущаться тех, кто, как и я, просто гость. Позавчера в столовой я познакомилась с удивительной парой – их зовут Анастас и Милица. У Милицы что-то вроде собственного бизнеса, она производит экологически чистые фрукты и овощи. Анастас преподает философию. Мне кажется, я бы с радостью поехала к ним летом поработать в саду, там яблоки, по ее словам, похожи на маленькие пузатые телевизоры – смотришь в одно из них, а видишь все остальные, и жителей подземного мира тоже видишь: как картошка растет под землей, как удлиняется корень у топинамбура, как бета-каротинится морковь и наливается синью и сиренью черноватая свеколка.

Электронной почвы, прости, мам, почты, я ненавижу зачеркивать, но еще сильнее ненавижу переписывать, тут нету, поэтому пусть тебя не удивляет такое обычное письмо. Можешь отнести его к графологу, но если ты повыбрасывала мои детские прописи, графолог не поможет. Телефоны у всех тоже отобрали – но добровольно, приказали сложить в сейф, но никто не возмутился. Знаешь, тут еще в чем проблема, я ведь помню не так много адресов, но воспитательница сказала, что это специально сделано – письма разрешается писать в огромном количестве и сколько угодно, только вот те, которые возвращаются сюда обратно (многие, как и я, не помнят точно адреса), тут и остаются – это фонд. Они потом издают книги, составленные из таких писем, – мам, в общем, это самые прекрасные книги во Вселенной, я была в Библиотеке и читала; и если я все-таки неправильно вспомнила индекс или квартиру (хотя как можно забыть!) – я не буду сильно расстраиваться, что письмо не дошло – оно вернется и станет частью этой книги, это что-то вроде антологии. Мне потом пришлют копию прямо на дом – через год после окончания программы, и ты все равно его прочитаешь, это письмо.

По-моему, в этом и состоит смысл проекта, письма (или любые тексты в жанре письма) нас заставляют писать каждый день, мы их сдаем, каждый день четыре письма четырем адресатам, такие правила. Сдаем письма мы по вечерам – ровно четыре, получаем потом четыре талона на еду: завтрак, обед, полдник и ужин. Если кто написал два письма или одно, выбирает себе только два талона – например, завтрак и ужин, или только обед. Мне кажется, что это справедливо. К тому же это ужасно мотивирует! Жаль, что в итоге у меня никаких текстов вообще не останется, зато потом антологию пришлют: пока что все антологии почему-то выглядят как цельная книга – там есть и сюжет, и связь времен, и вообще черт знает что, например, автор – я не знаю, почему так выходит. К примеру, ты знала, что последние три книги Пелевина – это ежегодные антологии из нашей Библиотеки? Да и не только они – оказывается, вообще каждая третья книга, которая сейчас издается, – наша. Возможно, об этом никому нельзя знать, но я все-таки считаю, что я забыла квартиру, так что никто и не узнает, увы. Зато я отлично поужинаю! Вчера вот ужина не было, например.

Чтобы ужинать каждый день, я придумала слать письма на несуществующие адреса непонятно кому. Имя я, как правило, выдумываю. Ну, так уже было у Ильфа. Или Петрова? Кто из них слал письма воображаемым адресатам на придуманные адреса, а потом получил ответ из потустороннего мира, где оказалось, что все придуманные адресаты существовали на самом деле и даже виделись с ним, с Петровым, или Ильфом, где-то в Австралии, когда он лежал с воспалением легких при смерти? Черт, мам, какие дебильные выходят письма без гугла. Если бы погуглила эту историю, письмо получилось бы более внятным, но в Интернет нам нельзя – такие правила.

Впрочем, потом оказалось, что тут, оказывается, можно что угодно – хоть продолжать переписку Энгельса с этим-как-его, или, например, писать от имени Ахматовой Гумилеву. Помнишь ту книжку с перепиской Ахматовой и Гумилева – ну, такая синяя, стояла у нас в шкафу – так вот, я ее видела тут в Библиотеке, видимо, тоже антология, просто более ранних лет.

Как там папа, как Лика, как собака? Мам, а была ли у нас собака, ты не знаешь? Извини, конечно, что я такое спрашиваю, но последнее время мне кажется, что ничего не было вообще: ни меня, ни собаки. Просто если я что-то записываю, оно исчезает или как будто этого со мной не было. Я такое еще раньше замечала: иногда где-то в компании я рассказываю какую-нибудь дикую историю времен моей юности, а потом меня будто подбрасывает к потолку ледяным фонтаном – ох, а это разве вообще было со мной? Я не выдумала это только что? Хотя это у всех людей так, мне кажется. Однажды ты рассказывала мне, как в молодости попала в милицию из-за того, что ввязалась в уличную драку, а потом сказала: слушай, по-моему, я это все выдумала, потому что так неправдоподобно звучит. Было бы здорово, если бы со мной у тебя все-таки ничего подобного не случилось – так и представляю, как ты, жестикулируя этими вот размашистыми, скрипичными движениями, рассказываешь, мол, однажды моя дочь выиграла чудесную писательскую стипендию в Б., а потом такая – гм, странно, у меня же не было никакой дочери, может, я ее выдумала?

Я бы приложила к письму пару фотографий, но мне нечем фотографировать. Поэтому, кстати, антологии наши могут показаться тебе чудовищно скучными, но нет – в них множество картинок и иллюстраций! Но я херово рисую, мамочка. Поэтому вкладываю сюда буклет и открытку, а также засушенный одуван – это загадка на прощанье, ведь сейчас конец ноября и любого рода гербарии немыслимы, как и вероятность угадать правильный номер.

Письмо четвертое

Дорогой Сергей Николаевич!

Как вы и просили, я все за собой записываю, чтобы не забыть. Потом перечитываю, но что-то не вспоминается ничего. Тем не менее, мне важно продолжать, потому что продолжение – мать учения, а я всему учусь заново. Вы говорили, нужно писать как минимум четырем, но все мои адресаты – это вы, дорогой Сергей Николаевич, потому что у вас четыре разных настроения: хмурое, хмурое, нет никого вообще и «иногда мне кажется, что вы – ветеринарный врач». Дорогой, милый Сергей Николаевич! Сегодня мы ходили на прогулку, потом в цирк. Потом нам приносили сарафаны и мы их шили, а потом сарафаны унесли, и стало нечего шить. Потом мне стало нечего жить, жизнь как будто стала мне немного жать и ее тоже надо было ушить, поэтому я надела на шею каркас от табурета, словно это галстук, и пошла в цех прямо так. В цеху все было красным от праздника. Я была как будто наряд свеклы на свекольном фестивале, но из-за деревянной ботвы проиграла другим свеклам с живой зеленью. Я люблю проигрывать, тогда все жалеют и смотрят, и дарят иногда что-нибудь: пуговицу, лягушечку, жучка. Однажды проиграть не получилось, тогда подарили серьезное, коробку шахмат из прозрачной соли, но я все раздарила. Каждый день нужен был суп, и то коня туда, то пешку. Сегодня я уже не помню, что было вчера, но если вы мне принесете письма за вчера, их уже около тысячи, какое-нибудь из этих вчера я обязательно вспомню. Я хочу, чтобы вчера был день рождения, и все бы скинулись и купили бы мне конфету ума и конфету страсти, и я бы металась между умом и страстью, и ум гасил бы страсть, а страсть распаляла бы ум, и я носилась бы за ними, как собака за палкой, туда-сюда. Еще я хотела бы, чтобы вчера я вернулась из путешествия с пакетом фотографий, леденцов, бутылкой шоколадного ликера и без чемодана, потому что чемодан потерялся бы в аэропорту – мне бы тогда вернули его завтра и таким образом в завтра оказалось бы что-нибудь из вчера: я представляю, как бы я распаковывала чемодан и всему удивлялась. Я сегодня играла в этот чемодан около тумбочки Леры. Открываю – матушки, халат! Это был прибой, труба, кальян! Танцы! Дальше рукой туда – засохший зефир! Это морская раковина, встреча с усатым дядькой, снова танцы – дарил зефир, а я засушила, чтобы прикладывать к уху и слушать, как море шумит и щекочут усы. Дальше – целлофановый пакетик! Это мы на голову надевали, чтобы друг друга не слышать, когда поем вчетвером. Лера пришла потом, сказала, что не любит, когда вынимают ее вещи, но потом посмотрела на вещи и сказала, что эти вещи, кажется, уже не ее. Она предложила мне их забрать себе, но я погрызла зефир и оказалось, что черствый. Нам иногда тут дают свежий, поэтому черствый мне не нужен. Дорогой Сергей Николаевич, мне кажется, что вы – тоже черствый, но если бы вас выдали вчера, когда вы были еще свежий, завтра я бы точно так же вынула вас из Лериной тумбочки и приложила к уху, а вы щекотали бы меня морем и усами, но все мои вчера безраздельно принадлежат вам, но не мне. Что мне тут принадлежит, в таком случае? Я могу отвечать только за предметы, которые лежат в моем кармане. Это ключ от сейфа, который мне приснится через несколько дней, когда я уже сдам ключ вместе с очередным письмом вам. Это пуговица «Заря», которую я уже восемь раз глотала, но она ко мне мистическим образом возвращается, прикиньте? Также это пластмассовый неоновый велосипедик из Братиславы, который я купила угадайте где – правильно, в Братиславе, потому что у нас тут в комнате для уборщицы есть дверь в Братиславу, я не знаю, почему именно туда, совершенно дрянной город, но мы договорились, что лучший город в мире, раз другого нам не предоставляют в данной ситуации, поэтому за дрянной город я лишаю себя четвертого предмета, который лежит у меня в кармане, а также информации о нем (простите, пожалуйста, что вас я тоже лишила этой информации), ведь мы поклялись никогда не говорить про Братиславу ничего плохого. Поэтому мне принадлежит немного меньше, чем принадлежало вначале, но это не трагедия. Трагедия, дорогой Сергей Николаевич, в том, что у нас через пять минут утренник и танцы, где я выступаю со специальным пластическим номером «Утюжок», и меня уже зовут, а я так и не дописала письмо. Читайте недописанное, милый друг. Вначале я читала недописанное, а теперь ваша очередь: к тому же я уверена, что когда вы это прочитаете, для вас это все будет в первый раз. Как я вам завидую, кто бы знал. А вы позавидуйте мне, потому что наибольшую, наигорчайшую зависть, которую только может испытывать человек, можно чувствовать только по отношению к тому, кто существует только в тот момент, пока что-то записывает – я сейчас отложу карандаш и перестану быть, а вот вы – вам с этим всем придется как-то справляться, и меня, честно говоря, совершенно не волнует, справитесь ли вы. Все, я помчалась танцевать, а вы давайте, справляйтесь, я в вас верю, несмотря ни на ни-ни-ни, ни на на-на-на, а вот и музыка, ну все, давай.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация