Анастасия могла бы прожить всю жизнь в этой секунде, но что-то подсказало ей, что именно эта жизнь была бы неимоверно мучительной.
Вся ее жизнь будто бы врезалась в стену и начала вяло по ней сползать. Куда, Анастасия не заметила, поспешила отклеиться от зеркала и от блеклого призрака собственного тщеславия.
Резюме:
• мускулистые ноги;
• бледная кожа;
• отстающие от волос плечи, похожие на покосившиеся фасады;
• гнилые фасолины внимательных и безучастных глаз;
• пробитая навылет улыбка;
• родинка на виске, как выстрел, маячит и сводит с ума (кого?).
Анастасия смущенно посмотрела на Хынь.
Хынь кивнула гордо, но обиженно, распахнула халат и повернулась к окну, чтобы искупаться в лучах лунного восхода. Отец говорил ей, что девушка, успевшая впитать первый луч луны, станет прекрасной, как душа Мао. Хынь не особенно верила в то, что у этого подлеца Мао есть душа, но она точно знала, что все, чего нет, – прекрасно, так как только небытие вмещает в себя все возможное, а красота и есть квинтэссенция всего возможного.
Анастасия улыбнулась целым арсеналом боеприпасов – улыбнулась и какой-то угрожающей базукой, и многозначительным, на треть заряженным револьвером, и самолетом-истребителем, и миниатюрной водородной бомбой, кипящим лезвием улыбнулась и взвинченным шилом, тяжелой монтировкой и пронзительными скользкими иглами, которые впились в студенистую безбрежность мозга Хынь.
Хынь кивает еще раз.
Хынь кивает.
Анастасия уходит за дверь.
Походка ее скользит и волочится, ей даже приходится держаться за стену.
Анастасия нарисовала на этой стене кузнечика и дерево с алычой.
Анастасия умеет рисовать сытых уток и лепить из глины маленькие румяные кувшинчики.
Анастасия написала три стихотворения со странными рифмами в тетрадке по социологии.
И не ее это вина, что ее поселили в одной комнате с Хынь, хотя можно предположить, что однокурсницы-землячки отчего-то не принимали ее в свою эклектичную компанию.
Они не писали ей веселых записок.
Они вечно забывали, как ее зовут.
Они засовывали в ее сумку бумажки и прочий канцелярский вздор.
И они постоянно воровали ее дотошные, подробные и художественно безупречные конспекты и переписывали их, ксерокопировали, перепродавали и не возвращали.
Дуры.
Анастасия спускалась по лестнице, но задержалась на пятом этаже из-за того, что наткнулась на рыжего котенка, похожего на тоненькую и юную девушку-подростка.
– Возьми меня на руки, – сказал котенок, – и оберегай от этих огромных собак, которые тут так и вьются, сволочи.
Анастасия взяла котенка на руки и посмотрела ему в лицо. Котенок смотрел на нее осмысленно, поэтому она не испугалась и вышла вниз уже с котенком.
Анастасию ждал молодой человек. Тут уж ничего не поделаешь – действительно ждал.
Причем именно Анастасию. Его руки ухватились за гигантскую розу и переплелись от волнения с шипами. Было понятно, что розу он несет не Анастасии, но еще более было понятно, что если он не подарит ее Анастасии, он попросту выкинет ее с моста в реку. Его глаза почти плакали, но его ноги постукивали о паркет чем-то безвозвратно злым и испорченным. Он него пахло сушеной рыбой.
Анастасия подумала только две фразы:
• «Кто это такой?»
• «Кто я такая?»
И подумала их одновременно, даже не успев расчленить на две. В итоге получилось что-то вроде «Кто я-то такой я?», отчего ее ноги завязались чуть ли не узлом и Анастасия рухнула на руки проходившему мимо Мамулу Джейрани, который жил этажом выше.
Котенок выкатился из ее рук и камнем бросился под диван, на котором сидел молодой человек.
Анастасия тоже села на диван и сглотнула слюну.
Они разговаривали сорок минут. За это время в мире родились пятьдесят младенцев и умерли тридцать два человека, причем шестнадцатой была Хынь, которая приняла цианистый калий, завещанный ей покойным дедушкой Эянем.
Анастасия почувствовала смерть Хынь, ей будто горячим углем мазнули по пяткам.
– Вот теперь и пойду я, – сказала она.
– Я к тебе больше не вернусь, – сказал молодой человек, чье имя она забыла в эту же секунду.
– Я – Анастасия, – крикнула она ему, убегая вверх по колышущейся лестнице.
– Не может этого быть! – закричал молодой человек, потому что он был уверен, что ЭТУ девушку звали как-то по-другому.
Анастасия нашла Хынь у батареи, Хынь была теплая и заплаканная. Еще она была мертвая.
Анастасия поняла, что виновата только она, поэтому открыла окно и поспешно выбросила в него худенькое тело Хынь, чтобы все подумали, что это она ее убила.
Потом Анастасия пошла к соседям и попросила магнитофон.
Поставила в него кассету Iggy Рор «Ame-rican Ceasar» и села на кровать ждать милицию.
На песне «Fuckin' Alone» она заснула.
Утром тела Хынь нигде не было. Асфальт под окном был накрепко вымыт дождем, и никто-никто не мог точно сказать, видели ли на нем вчера забрызганную кровью и слезами китайскую девочку.
Начальство сообщило, что Хынь собрала свои пожитки и уехала в Китай.
– Я ее убила, – хмуро призналась Анастасия и протянула руки для наручников.
Но начальство не имело при себе наручников, поэтому оно потрепало Анастасию по рукам и пожелало ей успехов в учебе и еще поменьше горячиться и расстраиваться по пустякам.
Наверное, они просто не хотели иметь проблемы с посольством. Или что.
Анастасия долго не могла понять – жизнь кончилась или началась?
Наверное, всё вместе.
Воздух. New life, whatever [2]
– У тебя нет денег , – говорит она. – У тебя никогда нет денег, но потом ты вдруг садишься в поезд и уезжаешь в Китай – и откуда берется билет, откуда? – и возвращаешься оттуда желтеньким письмом без единой буквы; и потом все эти буквы в пустые клетки вписываю лично я, всей семьей сидим и вписываем, пока ты… что?
Пока я лежу на алюминиевом столике и думаю о том, что ах как же бумажно хрупка человеческая оболочка, одного неосторожного глотка не с той стороны чашки хватает на то, чтобы выжечь себе все будущее до синих язв.
– Человек катастрофически ломкий, – отвечаю я. – Как богомол или еще какое-нибудь крупное нитевидное и жестковатое насекомое. Нажмешь сверху пальцем – все проваливается вовнутрь, голова уходит в грудную клетку, колени масляными комочками сползают в пятки, глаза вытекают сандаловой слезой сквозь скарификаторные отверстия в безымянных пальцах. Все это стоит какой-то непроницаемой стеной между мной и тобой, боже мой, боже мой.
