На следующий день Сесил в ужасе обхватил голову, увидев, как епископ привычно поднял дарохранительницу, чтобы паства поклонилось телу Христову в магический момент пресуществления.
– Епископ! Опусти дарохранительницу! – прозвенело с королевской скамьи.
Казалось, епископ Оглторп не слышал приказа Елизаветы. Возможно, так оно и было. Глаза его давно закрылись, а губы шевелились, произнося молитву. Всем своим сердцем епископ верил, что в этот момент Господь нисходит на землю и что сейчас он держит в руках не сосуд с облаткой, но живого Бога, которому должны поклониться все истинные христиане.
– Епископ! Ты что, меня не слышал? Опусти дарохранительницу!
Деревянная резная дверца, загораживающая королевскую особу от взглядов прихожан, с грохотом распахнулась. Епископ Оглторп прервал обряд, быстро оглянулся через плечо и встретился с пылающим взглядом разъяренной принцессы. Елизавета высунулась из окошка так же решительно, как торговка рыбой из-за прилавка. У нее раскраснелись щеки, черные глаза сверкали, как у рассерженной кошки. Епископ отметил, что Елизавета поднялась с колен и сейчас стояла в полный рост, указывая на него пальцем.
– Это моя часовня! – отчеканила Елизавета. – Ты служишь здесь как мой священник. Я – королева. Изволь делать то, что я тебе велю. Опусти дарохранительницу!
Епископ будто вообще ее не слышал. Он вновь повернулся лицом к алтарю, закрыл глаза и вручил себя Богу.
Но Оглторп услышал и даже ощутил шуршание ее платья, а затем – резкий и чуждый для часовни звук хлопнувшей двери. Королева убежала, точно капризное дитя. У епископа кололо в плечах, у него пылали руки, однако он по-прежнему стоял спиной к прихожанам, служа мессу не с ними, а для них. То было тесное единение священника с его Богом – таинство, доступное лишь очам верующих, но не их участию. Епископ осторожно опустил дарохранительницу на алтарь и молитвенно сложил ладони, втайне желая зажать в них свое бешено стучащее сердце. Чтобы королева опрометью выбежала из собственной часовни, обуреваемая вздорными еретическими мыслями? И когда? В Рождество! В светлый день рождения Господа!
Сесил так и не попал домой к Рождеству. Через два дня после памятной выходки королевы и не менее заметного упрямства епископа он был вынужден издать королевский указ. В нем объявлялось, что в каждой церкви литания, молитва «Отче наш», отрывки из Священного Писания и десять заповедей будут читаться на английском языке, а во время обряда причастия дарохранительница с облаткой выставляться не должна. Это был новый закон страны. Не успев короноваться, Елизавета уже объявила церкви войну.
– Хотел бы я знать, кто будет короновать ее? – спросил Дадли, обращаясь к Сесилу.
Их разговор происходил за день до кануна Богоявления. За все время рождественских торжеств обоим так и не удалось побывать дома и увидеть своих жен.
«Неужели ей мало того, что Дадли занимается устройством торжества на канун Богоявления? – раздраженно думал Сесил, слезая с лошади. – С какой стати она позволяет ему совать нос в религиозную политику?»
Он бросил поводья ожидавшему конюху. Глаза Дадли оценивающе скользнули по его лошади, и это вызвало у Сесила новую вспышку раздражения. Конечно же, этот хлыщ сразу заметил ее слишком короткую спину.
– Благодарю вас за проявленную заботу, но почему, сэр Роберт, вы желаете об этом знать? – спросил Сесил, искусно маскируя вежливостью весь лед своего вопроса.
Дадли примирительно улыбнулся и пояснил:
– Потому что она начнет беспокоиться и сумеет довести себя до болезни. Наша повелительница станет спрашивать у меня совета, и потому мне нужно знать, чем ее успокоить. У вас, сэр, уже наверняка есть какой-то замысел. Вы всегда отличались предусмотрительностью. Я лишь спрашиваю, в чем он состоит. Разумеется, вы можете сказать, чтобы я занимался лошадьми и не лез в государственную политику. Но если вы желаете избавить Елизавету от ненужных волнений, вы скажете, какой ответ мне надлежит ей дать. А вы знаете, что она привыкла советоваться со мной.
– Покамест никто еще не брался короновать ее, – тяжело вздохнув, признался Сесил. – Между нами говоря, никто и не возьмется. Они все настроены против нее. Клянусь вам, у них тайный сговор. Я пока не решился бы называть это заговором, однако церковные противники Елизаветы знают: если ее не коронуют, она не может считаться законной королевой. Они думают, что тем самым заставят ее восстановить прежний обряд мессы. Положение отчаянное. Ни один епископ не желает признавать новую королеву Англии! Епископ Винчестерский находится под домашним арестом за свою проповедь на похоронах Марии. Оглторпа, по сути, ждет то же самое за его дурацкое упрямство во время мессы в королевской часовне. Он говорит, что лучше погибнет на костре, чем проведет обряд коронования. Едва приехав в Лондон, она успела надерзить епископу Боннеру, поэтому теперь и он ее заклятый враг. Архиепископ Йоркский сказал ей в лицо, что считает ее безнадежной еретичкой. Епископа Чичестерского Елизавета тоже отправила под домашний арест, и он зол как черт. Духовенство забыло все свои разногласия и объединилось против нее. Их не поколебать. Монолитны, как скала. Ни трещинки.
– Что же, эту скалу даже подкупом не расколоть?
Сесил покачал головой и сказал:
– Епископы проявляют удивительную принципиальность. Они не желают восстановления Реформации в Англии и не потерпят на троне королеву-протестантку.
– Сэр, если мы с вами не примем мер, возникнет угроза мятежа против королевы, и начнется он в недрах церкви. – Лицо Дадли помрачнело. – От упрека в ереси до открытой государственной измены – всего один коротенький шажок, а мятеж князей-епископов едва ли сочтут таковым. Отцы церкви – это сила. Они легко представят Елизавету в облике самозванки. У католиков достаточно претендентов на трон, которые поспешат занять ее место. Если Елизавете объявят войну, она обречена.
– Все это мне известно, – сказал Сесил, с трудом сдерживая раздражение. – Я прекрасно сознаю, в какой она опасности. Хуже еще не бывало. Пожалуй, никто не припомнит монарха, положение которого было бы столь же неопределенным. У короля Генриха имелись недруги среди епископов, но открыто ему противостоял лишь один из них. У покойной королевы даже в худшие времена их было двое. А вот принцессе Елизавете удалось обратить против себя всех сразу, и теперь каждый объявляет себя ее врагом. Обстоятельства, в которых мы оказались, – прескверные, и власть Елизаветы висит на волоске. Это я знаю. Чего я не знаю, так это способа заставить непрошибаемую католическую церковь короновать принцессу-протестантку.
– Королеву, – поправил его Дадли.
– Что?
– Елизавета – королева, а вы назвали ее принцессой.
– Она восседает на троне, но не помазана на правление, – угрюмо напомнил ему Сесил. – Я молюсь, чтобы поскорее настали дни, когда слово «королева» применительно к Елизавете будет означать полновластную правительницу. Но как я могу провести ее через обряд помазания, если никто не желает его совершать?
