Роберту вдруг стало холодно. Оконное стекло, в которое он упирался ладонями и лбом, сделалось ледяным. Все тепло его тела будто бы неумолимо поглощалось действом, разворачивающимся внизу. Отец смиренно встал на колени перед плахой. Подошедший палач завязал ему глаза и что-то сказал. Отец повернул голову, чтобы ответить, и от этого простого движения потерял ориентацию. Он убрал руки с плахи и не смог найти ее, вытягивал руки, ощупывая пространство, как слепец. Палач потянулся за топором, а когда повернулся снова – узник отчаянно шарил перед собой, готовый вот-вот рухнуть на пол эшафота.
Лицо палача скрывал капюшон, но чувствовалось, что он встревожен и рассержен. Человек с топором закричал на отца, а тот стал срывать повязку и тоже вопить, что не готов. Раз он не смог ощупью найти плаху, казнь надо отложить.
– Успокойся! – заорал отцу Роберт, барабаня по толстому оконному стеклу. – Отец, успокойся! Ради бога, успокойся!
– Погоди! – кричал внизу его отец, обращаясь к палачу. – Я не могу найти плаху! Я не готов! Не готов! Погоди! Погоди!
Отец ползал по соломе, устилавшей эшафот. Одной рукой он пытался нащупать плаху, другой срывал с глаз тугую повязку.
– Не подходи ко мне! Она меня помилует! Я не готов! – кричал он.
Бедняга продолжал кричать, когда палач взмахнул топором, и лезвие рубануло по шее приговоренного. Брызнула кровь. Ударом отца отбросило в сторону.
– Отец! – закричал Роберт. – Отец мой!
Из раны хлестала кровь, но несчастный продолжал извиваться на соломе, словно умирающая свинья. Он еще пытался встать, однако ноги, обутые в башмаки, его не слушались. Немеющие руки еще шарили в поисках плахи. Палач, проклиная собственную нерасторопность, снова взмахнул громадным топором.
– Отец! – в ужасе завопил Роберт, видя, как лезвие опустилось. – Мой отец!
– Роберт! Господин мой!
Чья-то рука осторожно трясла его за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой Эми. Ее каштановые волосы были заплетены в косу, что она всегда делала перед сном, а карие глаза широко распахнуты. Пламя свечи, освещавшей спальню, делало их еще больше.
– Боже милостивый, – пробормотал Роберт. – Какой кошмар. Упаси меня от повторения. Боже, умоляю тебя!
– Снова тот сон? – спросила она. – Про казнь твоего отца?
Ему становилось не по себе при одном упоминании об этом.
– Просто сон, – торопливо проговорил Роберт, пытаясь взять себя в руки. – Страшный кошмар, и не более того.
– Ты опять видел его? – продолжала допытываться Эми.
– Ничего удивительного, что он мне снится. – Роберт пожал плечами. – Слушай, у нас есть эль?
Эми вскочила с постели и накинула на плечи халат. Повторившийся кошмарный сон она расценила по-своему.
– Это знамение, – убежденно сказала жена, наливая мужу кружку эля. – Тебе подогреть?
– И холодным выпью.
Эми подала ему кружку. Роберт залпом выпил почти весь эль. Остывающий ночной пот холодил ему голую спину. Недавно пережитый ужас теперь вызывал у него стыд.
– Это предупреждение, – сказала Эми.
Роберт попытался беззаботно улыбнуться, однако ужас, пережитый им в минуту отцовской казни, и все последующие невзгоды, обрушившиеся на него с того черного дня, не спрячешь за натянутой улыбкой.
– Будет тебе, – отмахнулся он и допил эль, припав лицом к кружке, чтобы не видеть укоризненного взгляда жены.
– Дурной сон вроде этого всегда несет предостережение. Тебе нельзя плыть с армией короля Филиппа.
– Мы с тобой уже тысячу раз говорили об этом. Я должен отправиться в поход.
– Не сейчас! Не после этого страшного сна. Ведь тебе приснилось не что-то еще, а смерть твоего отца. Разве это не предупреждение? Ты берешь на себя непосильную ношу. Достаточно того, что твой отец умер смертью изменника, попытавшись возвести сына на английский престол. Не позволяй гордости управлять тобою.
– Дело тут не в гордости, – возразил Роберт, пытаясь улыбнуться. – Сейчас я могу рассчитывать лишь на младшего брата да на моего коня. Мне не набрать и батальона, готового идти за мной.
– Твой отец из могилы шлет тебе предостережение.
– Эми, мне слишком больно слышать об этом. – Роберт устало покачал головой. – Не упоминай о моем отце. Ты ведь даже не знаешь, каким он был. Отец только обрадовался бы моим замыслам восстановить права рода Дадли. Ему бы и в голову не пришло отговаривать меня. Он всегда хотел, чтобы наш род возвысился. Эми, любовь моя, будь мне хорошей женой. Отец не отговаривал бы меня, ты тоже не делай этого.
– А ты будь мне хорошим мужем, – ответила Эми. – Не оставляй меня. Куда мне деваться, когда ты уплывешь в Нидерланды? Что станется со мною?
– Мы ведь условились, что ты отправишься в Чичестер, к Филипсам, – ответил Роберт, чувствуя, как возвращается к нему уверенность. – А если кампания затянется и я не сумею вернуться пораньше, ты поедешь в Стэнфилд-холл, к своей мачехе.
– Я хочу вернуться в Сайдерстоун, в собственный дом, где мы жили бы вместе, – сказала она. – Я желаю всегда оставаться с тобой как твоя жена.
Даже сейчас, после двух лет позора, ему приходилось проявлять твердость, отказывая ей.
– Ты же знаешь, что королевская власть отобрала у вас Сайдерстоун. У нас нет денег. Это тебе тоже известно. Твоя мечта недостижима.
– Но мы могли бы попросить мою мачеху, и она взяла бы нам Сайдерстоун у короны в аренду, – упрямо возразила Эми. – Мы работали бы на земле. Ты знаешь, что я умею это делать и не боюсь упорного труда. Он принесет свои плоды, и мы поднимемся. А что тебе даст участие в авантюре на стороне чужого короля? Ты готов рисковать жизнью во имя туманных обещаний?
– Да, Эми, работать ты умеешь, – согласился Роберт. – Я знаю, ты вставала бы затемно и встречала бы рассвет в поле. Но я не хочу, чтобы моя жена гнула спину, словно крестьянка. Я родился для более значительных дел и обещал твоему отцу, что у тебя будет достойная жизнь. Мне мало иметь полдюжины акров земли и корову. Я хочу владеть половиной Англии.
– Люди подумают, что ты устал от меня, потому и уехал, – укоризненно сказала Эми. – Это всякому придет в голову. Не успел вернуться, как снова меня оставляешь.
– Я пробыл с тобой целых два года! – воскликнул Роберт, но тут же совладал с собой и убрал из голоса раздражение. – Эми, прости меня, но я не могу так жить. Эти месяцы показались мне вечностью. Мое имя запятнано обвинением в государственной измене, и потому мне запрещено владеть чем-либо. Я не могу ни производить, ни продавать, ни покупать. Все, что было у моей семьи, корона забрала себе. И у твоей тоже! Наследство твоего отца, деньги матери. Из-за меня ты потеряла все. Я обязан вернуть тебе то, что принадлежит нам.
