Сейчас-то я уже достаточно стара и мудра, чтобы понимать, как зыбка эта граница на самом деле…
Но тогда мы не сильно удивились, а только испугались.
Пожалуй, то, что медведь заговорил с нами, сделало эту встречу еще более жуткой: значит, это не простой медведь, а оборотень, что живет между человеческим миром и нечеловеческим!
А то, что находится между, и пугает сильнее всего.
Эльга от неожиданности даже выронила сук.
– М-мы забл-лудились, – дрожащим голосом, но довольно внятно выговорила она. – М-мы – внучки к-князя. Не ешь нас, он тебя наградит.
– Наградит меня! – медведь хрипло рассмеялся.
Мне показалось, что морда у него какая-то странная: оскаленная пасть с желтыми зубами находится слишком высоко и не двигается, а под ней видно еще что-то, похожее на бороду. В этой-то бороде и шевелился рот, из которого исходил голос. Медведь слегка шепелявил – наверное, клыки мешали.
– Еще кто кого наградит! Это я – хозяин лесной, я девок награждаю и приданым оделяю. Вот такое дело… Которая мне послужит хорошо, ту я самым дорогим подарю: будут у нее рождаться ребята, здоровые, как медвежата! Но это вам пока рано ведать.
– Нам приданого еще не надо, – более храбро ответила чуть ожившая Эльга. – Нам до свадьбы далеко, мы сами наготовим. Проводи нас домой! А мы тебе… чернику нашу отдадим. Смотри, сколько мы набрали.
– Ягоды у меня не счесть – скажу слово, она сама будет с куста прыгать да прямо мне в пасть! – Медведь опять захохотал. – Вот такое дело… Вам до дому далеко, а я устал. Поведу к себе: отдохнем, а там и видно будет. Ступайте за мной.
Он начал было поворачиваться, но заметил – он этого явно ожидал, – что мы не шевелимся и не торопимся выполнить его распоряжение. Тогда он резко обернулся снова к нам и рявкнул:
– А не то – съем!
Мы взвизгнули и схватились друг за друга.
Медведь сделал знак высоким посохом, который держал в лапе, и мы побрели, спотыкаясь, потому что не могли отвести от него глаз.
Он шел сбоку и чуть впереди, показывая дорогу, но часто оборачивался и поводил посохом, будто погонял нас. И мы ковыляли за ним – две бедные, дрожащие овечки. Убежать мы не надеялись: он был такой огромный, что, конечно, догнал бы нас в два прыжка и тогда непременно съел бы.
Я заметила, что наш поводырь хромает. И сразу вспомнилась самая страшная сказка, которую рассказывала баба Гоня: как медведь на липовой ноге пришел к старику со старухой и сожрал их.
Они ждали его, затаившись в темноте избы, а он подходил все ближе, липовая нога скрипела все громче…
Опять накатила жуть, и я еще крепче вцепилась в руку Эльги. Она тоже была бледна, отчаянно сжимала губы; на глазах ее мне померещились слезы – они как-то ярко блестели. Но все же вид у нее был скорее взволнованный и решительный, чем испуганный. И я сказала себе, что не должна бояться, иначе она потом будет смеяться надо мной.
Ведь Эльга, как я уже говорила, в то время составляла для меня не менее половины мира, и пока она оставалась со мной, все было пусть не совсем хорошо, как нынче, но и не так уж плохо.
Впоследствии я узнала, что наши отцы все же согласились на «медвежьи каши» при условии, что мы будем вместе, а значит, не так сильно испугаемся, как поодиночке. Уговорили их наши матери, особенно стрыиня Домаша, которая тоже проходила «медвежьи каши» перед своим первым замужеством и уверяла, что именно это посвящение помогло ей решиться на второй брак – с самим Вальгардом.
– Пойми, для меня жених-варяг был все равно что медведь из лесу! – говорила она. – Но как я уже побывала в лесу, встречала медведя и знала, что с ним в конце концов можно поладить, то и не сильно боялась. Кабы не эта наука, я бы лучше в реку бросилась, чем за тебя пошла! А теперь вот живем хорошо, детей растим.
Стрый Вальгард считал, что эти замшелые глупости давно пора выкинуть к лешему, но жена все же уломала его, уверяя, что это безопасно. Зато Эльге, княжьей внучке, будет гораздо больше почета и в девичестве, и в замужестве!
В итоге Вальгард согласился, рассудив, что будущей судьбы дочери не может предугадать даже он сам, и не стоит заранее отрезать ей путь к иным вершинам… Ведь происхождение ее от князя плесковских кривичей и воеводы варяжской дружины открывало перед Эльгой немало возможностей.
И вот мы, держась за руки и волоча корзины с черникой, пробирались по лесу за хромающим медведем.
Мы шли безо всяких тропинок, то по плечи в зарослях, то перебираясь через завалы бурелома, и вскоре отчаянно устали.
Раз или два мы прошлепали по хлюпающей во мху воде, наши поршни совсем промокли.
Споткнувшись в очередной раз, я отсыпала наземь половину ягоды из своей корзины – все же легче нести.
Я выбилась из сил; казалось, дремучий лес сомкнулся за нами навсегда, отсюда нет пути назад!
Никогда мне больше не увидеть Люботину весь и наше Варягино, и мать, и Вояну, и бабу Гоню, и Аську с Кетькой. Куда же делись наши провожатые: потеряли нас и теперь ищут? А что, если медведь сначала съел их, и нет у нас больше бабы Гони и брата Аськи?
Но мысль эта была так страшна, что я отогнала ее.
Аська сильный и проворный – он убежал! А бабка умная – она нашла дорогу домой. Теперь она уже рассказала нашим отцам, что мы пропали, и они пошлют дружину нас искать. Успели бы еще вовремя…
Но поделиться этими мыслями с Эльгой я не решилась: как бы не услышал медведь.
– Ну, что вы еле бредете? – Медведь обернулся с недовольным видом. – Люди вы или курицы мокрые? Ноги у вас есть?
И тут мы обе расплакались: сколько мы ни крепились, смертельная усталость, растерянность, испуг взяли свое. Мы просто сели на рыжую хвою с мелкой травкой и разревелись в три ручья, пряча лица на плечах друг у друга.
Это был конец: от изнеможения мы не могли даже шевельнуться.
– Ну вот еще! – недовольно проворчал медведь и направился к нам.
Мы зарыдали еще пуще, в последнем приступе отчаяния, уверенные, что сейчас он возьмет и откусит нам головы. Мы тогда уже знали, что медведь начинает есть человека с головы.
Как вдруг он подхватил меня одной рукой, Эльгу – другой, и закинул себе на плечи, будто мешки!
И понес дальше в лес, широко шагая и словно не замечая ноши.
От изумления мы даже было перестали плакать. Только две корзины с черникой остались сиротливо стоять под сосной.
Я закрыла глаза.
Висеть на плече было больно и неудобно, я шмыгала носом и вытирала его рукавами. Платок уже совсем сбился на шею, растрепанные волосы липли к лицу: никогда в жизни я не чувствовала себя такой несчастной.
За что? Я же ничего не сделала!
Мы ничего не сделали!
