Впервые Эльга видела его так близко.
Ссадина над бровью, ссадина на подбородке, привычно сбитые костяшки пальцев – следы недавней драки в Козарском конце. Шрам галочкой на переносице, заходящий на бровь – уже старый, побелевший. Еще один, такой же, виден белой чертой надо лбом, как просека в едва отросших после бритья волосах. Нос немного свернут на сторону, но не так сильно, как у Мистины: заметно, только если приглядеться.
Эльга отметила, что шрамы и ссадины идут этому лицу куда больше, чем цветной шелк и серебротканая тесьма.
– Чего ты пришел?
– Ты… ты зачем за приданым посылаешь: чтобы быть свадьбе или чтобы меня с глаз долой?
При своей неотесанности он был вовсе не глуп – заметил, какими глазами невеста смотрела на него при первой встрече.
– Ты знаешь норрёна мол
[12]
? – вместо ответа спросила Эльга.
– Йа висст
[13]
, – несколько растерянно отозвался Ингвар. – А тебе к чему?
– Думала, ты здесь всю жизнь прожил, наверное, забыл. А в Волховце и в Ладоге сплошь варяги – там без него нельзя.
– Тебя ведь ладили за другого… за Дивислава зоричского. – Ингвар не пожелал уходить от разговора, ради которого явился. – Потому он и приданое перехватил. Ты чью голову-то хочешь – его или мою?
– Нужны мне очень ваши головы! – Эльга усмехнулась и повела плечом, дескать, вот безделица. – Плесковским моим родичам Дивислав больше глянулся: на дороге в Киев сидит. От Волховца нам толку мало: выход в море у нас свой есть, через Нарову…
– Где лиходеи засели?
– Вот их головы я и хочу. Пока за моего отца месть свершена не будет – ни за кого не пойду.
Все это время Эльга невольно пятилась, а Ингвар следовал за ней – кажется, тоже невольно, просто по привычке преследовать убегающую добычу.
Осознав, что уже прочно загнана в угол и выход на волю перекрыт темно-красным кафтаном с синей отделкой и серебряной тесьмой, Эльга вдруг сама сделала маленький шаг к Ингвару и положила ладони на его широкую грудь.
Он слегка переменился в лице: не ждал этого, но тут же почти безотчетно обнял ее обеими руками за пояс.
Однако она крутанулась вокруг его бока, выскользнула из угла, убрала руки и отскочила, подавляя смех. Растерянность на его лице ее позабавила.
– И без приданого свадьбе моей не бывать! – пропела Эльга, отходя к оконцу. – Я ведь тебе не полонянка! У меня одних рушников браных – сорок штук!
– Кожух, что ли, шить из них! – с досадой ответил Ингвар, понимая, что его дразнят, как дурачка. – Я вот тебе сорок шкур лиходеев ваших привезу!
– Привезешь – тогда пойду за тебя.
– Слово?
Ингвар вдруг протянул ей руку ладонью вверх, словно предлагал заключить соглашение.
Эльга опустила взгляд к его широкой мозолистой ладони. Обручение и его подтверждение, сделанное родичами, – это одно. Но он хотел знать, идет ли она за него доброй волей.
– Моего слова хочешь девичьего?
Она выразительно и насмешливо взглянула на жениха, не торопясь коснуться его руки.
– А нет – давай хоть поцелуемся!
Ингвар снова подался к ней и попытался схватить за плечи; но настороженная Эльга ожидала выпада и ловко увернулась, а потом бросилась к двери.
Больше она не даст загнать себя в угол!
Со всех ног она пронеслась через двор и ворвалась в гридницу.
Здесь уже вовсю шумел пир: расстегнув дорогие кафтаны до пояса, воеводы, бояре и кмети ели, пили, пихали друг друга обглоданными костями, загребали прямо горстью кислую капусту из широкого расписного блюда; кто-то уже пел походные песни.
В увлечении веселья Эльгу заметили не сразу. Она прошла к Мальфрид и взяла у нее кувшин, чтобы заново обнести воевод пивом.
Она надеялась, что среди этих раскрасневшихся лиц ее румянец не бросится в глаза.
Хотелось смеяться, будто она победила в трудной ярильской игре, требующей скорости и ловкости.
«Поцелуемся!» Ага, сейчас! Укладки привези сперва!
Но не сказать, чтобы мысль о поцелуе показалась ей неприятной.
Конечно, Ингвар не красавец: и росточком не вышел, и лицо простецкое, брови рыжеватые и зубов недочет, но…
И в чертах его, и в линии чуть покатых широких плеч было что-то привлекательное. Рохлей его не назовешь.
А что не справился с ней – так это кто еще сумеет!
Настали Дожинки…
Казалось бы, они и раньше приходили каждую осень, но за этот год все так переменилось, что и Дожинки сделались для меня чем-то совершенно новым. Даже не за год – за несколько месяцев, за минувшее лето.
Могла ли я год назад вообразить, что не просто выйду в следующий раз на ниву с серпом в руке – но выйду во главе целой толпы женщин куда старше меня, разодетых в лучшие наряды!
Что это я, совместно с мужем-князем, буду свивать Велесов сноп, одевать его в «божью сорочку», которую сама сшила и украсила, понесу его в святилище, возложу на камень, обрызгаю медом и трижды подниму чашу с зерном к ликам богов за целое племя зоричей!
Никак я не сумела бы этого вообразить. В самых вольных полетах мысли я могла увидеть, как нечто подобное делает Эльга, а я лишь стою рядом, подаю ей чаши или соломенные жгуты…
Благо, мы всему учились вместе, и я знала, что как делать.
И все же первые месяцы замужества я тогда прожила как во сне.
Мне повезло, что боги послали мне Держану.
Это была хорошая женщина. Другая на ее месте, за много лет привыкнув быть хозяйкой в этом доме и ревнуя память сестры, постаралась бы испортить мне жизнь, навести остуду между мной и мужем, а то и вовсе сжить со свету. Она ведь годилась мне в матери и, конечно, как княжья дочь и вдова, ведала очень много.
Но мы жили дружно. Я охотно спрашивала у нее совета во всем, чего сама пока не знала, а она наставляла меня ласково, как родная мать.
А ведь я сделалась не просто женой, но и княгиней, то есть матерью целого племени!
И пятерых детей Дивислава от первой жены.
Из них старший, Зоряшка, был всего на год меня моложе – вздумай Дивислав взять меня за него, а не за себя, никто бы не удивился. Не я наставляла его, а он учил меня, из каких родов слагается племя зоричей и чем они славны. Он был толковый отрок. Мы с Держаной порой мечтали, как через год-другой подберем ему невесту…
Видела бы меня Эльга!
Вот бы она удивилась, глядя, как я сижу в обчине на почетном месте во главе стола, в красном уборе молодухи, в шелку и серебре, а седые старики именуют меня «матушкой»!
