Не то чтобы Сулиену пришло в голову называть его Марком. Он перестал обращаться к нему «ваше высочество», потому что Уна сказала — «не называй его так», и потому что было чистой воды безумием использовать этот титул, когда они наугад, петляя, пробирались по притихшим улицам и все вместе прятались за какой-нибудь бадьей. Но Сулиен не знал, как обращаться к нему иначе. Они остались одни среди могил, пока Уна ходила на блошиный рынок, и Сулиен перебирал все остальные возможности: Новий, Фаустус, Лео — имена звучали странно и были слишком широко известны, чтобы ими пользоваться. Парнишка же ничего не говорил на этот счет, равно как и не запрещал называть себя «высочеством». Казалось, ему это все равно или он не обращает внимания, он просто сидел, без кровинки в лице, вежливый, устало прислонясь спиной к стене мавзолея. Сулиен уговаривал себя оставить его в покое, он видел, как изможден Марк. И все же в нем ощущалось чувство не то чтобы превосходства, как могла бы подумать Уна, но некоторой дистанции. Это раздражало Сулиена. Он не мог с этим смириться. Кроме того, он был любопытен.
— Ты ходил в школу? — спросил он.
— Раньше, когда был помладше, — после усталой паузы донесся далекий голос. — А потом у меня были воспитатели.
— Но разве люди могли обращаться с тобой как с остальными… разве могли хоть на минуту забыть, кто ты?
— Не знаю. Как я могу судить?
— Верно, не можешь. Диковинно это все.
Марк тусклым голосом согласился.
— Зато с девчонками это удобно, да? — спросил Сулиен, практически не рассчитывая на ответ, и поэтому не удивился, когда Марк что-то еле слышно пробормотал и снова умолк.
Марк не узнал Сулиена ни по имени, ни по лицу, но он помнил ряды фотографий, которые показывали по дальновизору после похорон родителей, и знал, что Сулиен, должно быть, один из преступников, бежавших в Лондоне. Он сидел, прислонившись к камню, и спокойно думал о том, что мог сделать этот человек: убить, изнасиловать или что-нибудь, Марк не знал — он вообще мало на что обращал тогда внимание.
Спустя какое-то время Сулиен, на сей раз правильно, догадался, в чем дело. Придвинувшись к Марку, он негромко спросил:
— Новий?.. Лео?.. Хочешь знать, за что они хотели меня казнить?
— Можешь ничего не рассказывать, это не важно, — невозмутимо ответил паренек.
— Нет, важно, — сказал уязвленный Сулиен, — поэтому я и хочу объяснить… они все врали… я не сделал ничего плохого.
— Ну и ладно, — слишком поспешно согласился Марк Новий Фаустус Лео. Сулиен испытал нечто вроде оскорбленного недоверия, которое всегда чувствовал в Лондоне, когда что-нибудь напоминало ему о том, что он раб. Сердито уставившись в темноту, он решил ничего не объяснять про Танкорикс и Катавиния. К тому времени, когда Уна вернулась с одеждой, занавесями, деньгами и книгами, он уже обращался к Марку только на «ты», как сестра.
В другой раз Уна пошла и разбудила бы Сулиена уже давно, потому что было ясно, что им нужно поговорить о том, как вести себя дальше, пока тот, другой, римлянин, еще спит. Но сейчас ей доставляло какое-то пронзительное удовольствие быть одной. Она смочила ладони о мокрую траву и вытерла лицо собранной росой. В черном рюкзаке с гримом Сибиллины лежала кое-какая косметика, бутылочки шампуня и масла, но здесь особой нужды в них не было. Она положила свое зеркальце среди сваленных в кучу вещей, проверила, что под глазами не осталось серых следов краски, и пошла побродить в бледных сумерках, расчесывая волосы, с удовольствием чувствуя прохладно подсыхающую на коже влагу, ей нравился белый туман и похожее на обломки кораблекрушения кладбище, напоминавшее ей о ее тайниках там, в Лондоне. Статуи и надгробия, кичащиеся тем, сколько денег на них потрачено, все чушь! Однако в то утро Уна была не в настроении безжалостно судить кладбище. Хаотичное нагромождение саркофагов, решила она, по крайней мере выглядит естественнее, чем упорядоченные ряды одинаковых могил.
Глухо ступая по траве — мимо увядших букетиков и обугленных останков принесенной в жертву снеди, — она вернулась к продолговатой лужайке, где Сулиен и Марк Новий лежали, с трех сторон укрытые могильными плитами. Сулиен спал, как могут спать только очень высокие люди, расслабленно раскинувшись, отчего его длинная фигура была ей еще милее, в ней было больше бессознательной беззащитности — или это тоже только казалось? — чем в спящей женщине или скромнее скроенном мужчине; он лежал, неподвижно разметавшись, и его длинные руки и ноги уходили в темноту, промеряя ее, как лоты или якорные цепи. Нет, она еще подождет и подумает, прежде чем будить Сулиена.
Пересчитывая в уме деньги, она подобралась к сыну Лео и долго сидела возле него, задумчиво на него глядя, вспоминая огромное лицо, незрячими глазами следившее за ней с высоты на Джулиан-сквер. Что им делать с этим лицом? Тонкий слой въевшейся грязи на коже, обозначившийся на щеке синяк. Она потрогала соответствующее место на своем лице, где были подобные отметины, стараясь решить, поможет ли это, сыграет ли роль темной полумаски или только подчеркнет передававшееся по наследству выражение глаз, ярче обозначит унаследованную форму черепа? Чем дольше она в него вглядывалась, тем призрачнее ей казались произошедшие с ним перемены. Выпачканное копотью лицо, худоба, неровно состриженные волосы — все это ничего не значило, было едва ли не так же прозрачно, как повисший в воздухе туман. Неужели люди, видевшие эти многократно увеличенные черты над городом, теперь не распознают, кто перед ними, и как, снова подумала Уна, как ему удалось забраться так далеко? Теперь они знали и про волосы, и про обтрепанный вид, она сама об этом рассказала, сама выдала скудный камуфляж, в котором он предстал перед ней, а теперь ей приходится с ним возиться. Хотя, вероятнее всего, никто не помнил, что она сказала. Рынок наводнен стражниками — но почему бы им не решить, что это всего лишь розыгрыш. Ведь они всего лишь мельком видели три убегающие фигуры.
Уна неприязненно сжала губы: какую ужасную речь о своей любви к Риму ей пришлось произнести.
Над ними нависала миниатюрная башенка мавзолея, душераздирающая небольшая композиция, напоминавшая белую дымовую трубу: конус, опирающийся на кольцо колонн, окружающих установленную на кубическом постаменте статую, — нечто вроде сооружения из детского конструктора. Когда достаточно рассвело, Уна, чтобы попрактиковаться, прочитала высеченную на постаменте надпись:
«Рок похитил тебя у жизни и у меня, Элий, муж мой. Я, Фадилья, установила это великое надгробие в память о тебе, я поставила над ним башню, я поместила внутрь твое изваяние: пусть каждый ведает, каким видным человеком ты был в Толосе. Я всегда буду лежать рядом с тобой, и как в жизни дом наш служил нам прибежищем, так и это надгробие упокоит наши кости».
Не растроганная надписью, Уна стремительно ринулась между колонн, ей не терпелось выяснить, как быстро она сможет идти, запнулась посередине и остановилась, вспыхнув, рассерженная и сбитая с толку. Но это не в счет, ведь этого не случилось бы, не торопись она так. Затаив дыхание, она про себя перечитала надпись — быстрее или все так же медленно, она сказать не могла. Уна вздохнула и с грубой ухмылкой посмотрела на надгробие. В описании Фадильи все звучало куда красивее, чем было на самом деле, и все же было в этом нечто неистребимо римское — чванное, самодовольное и бестолковое. В окружении колонн изваяние Элия выглядело мягким, теплым и почти живым. Ничто не указывало на то, что Фадилья лежит с ним рядом.
