Медленно, очень медленно часть природных красок вернулась.
— Ах, ну да — сказал он. — Ты же работал у врача…
— Не просто работал, он меня учил, — ответил Сулиен. — И теперь я… теперь я кое-что могу. — Он умолк, затем осторожно продолжал: — Дай мне посмотреть.
— Нет, — сжавшись, ответил Дама.
Сулиену претило сказать, я могу помочь тебе, он боялся, что не сможет, ему виделись омертвевшие нервные окончания, лежавшие под кожей, как зола, лишь сохранявшие прежнюю форму, готовые рассыпаться при первом прикосновении.
— Одна рука действует лучше другой?
— Заткнись. — Дама качнулся вперед, словно хотел оттолкнуть Сулиена. — Не важно, как это выглядит. Лучше все равно не станет. Не суй свой нос, куда не следует. Я, я должен принять это, как оно есть, навсегда. Радуйся, что тебе не довелось. Не хочу, чтобы люди даже видели это.
Сулиену было стыдно после этого настаивать на своем, но он должен был, и его голос прозвучал как команда:
— Я понимаю, что, но я…
На сей раз он должен был сказать хоть что-то насчет помощи.
— Оставь, пожалуйста, — тихо, неподдельно искренне взмолился Дама.
— Прости. Не могу. Пожалуйста, дай мне взглянуть.
Дама повернулся, понуро согнувшись, мелкими шажками подошел к Сулиену и резко пробормотал, обращаясь к Марку и Уне:
— Может, отойдете в сторонку?
Они немного отошли назад вдоль края скалы. Дама обернулся к Сулиену, не переставая переминаться с ноги на ногу и не глядя на него.
— Как давно это случилось? — спросил Сулиен.
— Слишком давно, чтобы кто-нибудь мог что-нибудь сделать, — продолжал упрямиться Дама, но затем еле слышно выдохнул: — А ты можешь?
— Возможно, не знаю.
— Не говори так, — запинаясь, прошептал Дама.
Сулиен подумал, что ему придется помочь Даме оголить руки, но тот нетерпеливо сказал:
— Сам.
Он сердито и напряженно стал копаться у пояса, и Сулиен увидел, что толстая куртка, которую он носил, была перешита так, чтобы Дама мог надевать и снимать ее без посторонней помощи. Она застегивалась, на измененный синоанский манер, низко по бокам, длинными колышками, продетыми сквозь толстые шерстяные петли. Двумя подвижными пальцами Дама вытащил колышки, что от смущения и вызывающей досады получилось у него не так уверенно, как обычно, прижал материю подбородком, стиснул зубами и, весь покраснев, выбрался из рукавов. Под курткой на нем был только подшитый кусок холстины, вроде жилета. Он не был прошит по бокам, так что надеть его можно было и без помощи рук, просунув голову в отверстие посередине.
Руки свисали костями в лохмотьях кожи, и серые изборожденные кисти напоминали когтистые лапы — под шрамами в форме подсолнухов, изукрасившими запястья.
Дама даже не посмотрел на них.
— Не все такие счастливчики, как ты, — почти грубо произнес он.
— Или как ты, — мягко и заботливо сказал Сулиен, стараясь дать понять, что сознает, какая огромная между ними разница. — Ты ведь жив.
Дама поднял на него искаженное лицо:
— Да, да, да. Не думай, что я такой неблагодарный. Делир, он не думал, просто взял и сделал. — Помолчав, Дама сказал твердо, словно изрекая абсолютную истину: — Мне с ним в жизни не расплатиться.
Сулиен мягко и профессионально взял правую руку Дамы, пытаясь за счет особых интонаций и скупых движений сведущего врача внушить пациенту мысль, что он видел вещи и пострашнее. Но это было неправда, он еще никогда не видел ничего столь ужасного, как вандализм, учиненный над хитросплетением связок и нервов, как этот умышленно причиненный вред.
Оба продолжали разговаривать не только потому, что Сулиен хотел скрыть свой ужас и любопытство, но и чтобы отвлечь Даму от возможной помощи.
— Делир спас тебя? Как?
— Это было на Аппиевой дороге, — ровным голосом, без всякого выражения произнес Дама, сухо перечисляя факты. — Я был последним в ряду. Дальше на дороге произошел несчастный случай. Солдаты пошли разбираться. Делир увидел меня. Он был купцом, ехал в Рим. Я был очень молод. Так все и началось. Просто он — он и его друзья попытались сломать верхушку креста, ну там, где рычаги, и им удалось каким-то образом вывести механизм из строя и опустить крест. Они сняли меня, увезли и спрятали. У Делира был друг, доктор. У него было много друзей. Они вправили суставы. Они давали мне таблетки, от боли и укрепляющие.
Главный нерв, управлявший движениями большого, указательного и среднего пальцев, был полностью разорван, под мокнущей нашлепкой — там, где шип пробил руку — от него оставались только клочья. Как он уже успел заметить, остатки жизни еще теплились в безымянном пальце и мизинце, но рука гудела от застарелой боли; боль тонкими, негнущимися штырями пролегла вдоль костей, кольцами свернулась в плече, под развороченными связками и разрушающимися мышцами.
— Только таблетки? — Сулиен постарался скрыть сквозящую в его голосе жуть.
— Сильные таблетки. В больницу везти меня было нельзя, — ответил Дама. — Не могли же они сказать, что я так покалечился, упав с лестницы?
Сулиен кивнул.
— Как долго ты провисел? — пробормотал он.
Дама опустил глаза, позволяя себе взглянуть на свою изувеченную плоть.
— Часов шесть-семь, — пробормотал он. Сулиен с трудом проглотил слюну и на мгновение отвлекся от своих манипуляций, но Дама продолжал: — Но я ничего не помню.
Сулиен только и сказал, искренне:
— Да, такое иногда случается, когда худшее позади, — однако смог вздохнуть с облегчением и благодарностью Даме за то, что тот рассказал ему, что они поспособствовали спасению Дамы хотя бы в такой малой степени, помогли не свершиться этой мерзости.
— Знаю, — неопределенно ответил Дама.
Сулиен спросил, но не «что ты сделал?», а:
— Почему они сделали с тобой это?
Дама посмотрел на вздымающийся остроконечными пиками горизонт.
— Я убил троих людей, — бесцветным голосом произнес он.
Сулиен оторвал взгляд от руки, которую обследовал, чувствуя, как мурашки, словно чужие пальцы, пробежали у него по хребту. Дама ответил ему холодным, отрешенным, всепрощающим взглядом. Руки Сулиена чуть поднялись, оторвавшись от его рук, и Дама невозмутимо подумал: «Небось, теперь гадаешь, что они сделали?» Он решил, что Сулиен не станет его больше ни о чем спрашивать, хотя в данный момент Дама испытывал к нему вполне дружелюбные чувства и не был бы против.
Сулиен и вправду полностью отключился от мыслей об изуродованных руках Дамы, ему мерещилось убийство. Сначала припомнился невидимый нож из сна, а затем — вполне реальный, и мысль об убийстве, посетившая его в Волчьем Шаге, — отчетливая злобная вспышка, словно существовал риск, что он все еще способен на подобное. Ему хотелось выбросить все это из головы. Он говорил себе, что в данный момент лично его ничто не должно интересовать больше, чем искалеченные руки Дамы. И понял, что, пожалуй, что-то удастся сделать. Обе руки, казалось, пострадали в равной степени, связки были порваны, кисти омертвели, но все же левое запястье, должно быть, привязали под небольшим углом или затянули туже, чем другое. Шип только оцарапал кость, но каким-то образом скользнул мимо главного нерва, задев его, но не разрезав совсем. Это место теперь затянулось волокнистой тканью шрама, но под уродливой коростой продолжала течь кровь, и нерв, мягко разветвляясь, уходил в пальцы. Под весом Дамы, качнувшегося вправо, нервный узел плеча медленно натянулся и порвался. Грубое напряжение, приходившееся на правую руку, ослабило давление на другую в достаточной степени, чтобы сохранить сеть пролегающих в ней нервов в относительной целости. При заживании клеток на бледных нервных оболочках образовались бугорки, покрывавшие их так плотно, что разве что дятел мог продолбить их, заставить мышцы работать и вернуть им чувствительность, но рука была жива. Сулиену было проще простого представить, что такое могло произойти с его собственным телом.
