Очередная ночевка в балке Анахорет, от которого место гибели Олега в полусотне метров. Никаких новых находок, зато все больше ужасающих деталей. Раньше думали, что глубина потока, в который провалился Олег, около двух метров, оказалось — почти шесть. С завершением таяния стала видна система подснежных русел, частично забитых мокрым снегом и фирном. Во многих местах сохранились снежные мосты толщиной до метра. Поставь мы балок в другом месте, можно было бы избежать гибели товарища. Еще одно неприятное открытие: мои вехи, которые я не успел забурить, вытаяли и теперь похоронены под выпавшим снегом. Рискованный труд в значительной степени обесценен, вот она, цена опыта! Пока мы тащились к Ледораздельной, мрачные мысли одолевали нас, и даже крайняя усталость не могла их заглушить.
Даже односторонняя связь Ледораздельной с Русской Гаванью благодаря Зингеру, принимавшему «морзянку» на слух (бывших радистов не бывает), позволила остававшейся здесь четверке вовремя узнать о гибели Олега и о нашем предстоящем прибытии. Когда 11 августа вдали показались три силуэта, волочившие за собой сани, никто не удивился нашему появлению.
Обмен новостями из эфира, которых оказалось немало. С опозданием на несколько лет заработала Куйбышевская ГЭС, первая из строек коммунизма. В Брюсселе состоится Всемирная выставка, Международный Геофизический год будет продлен по 1959 год включительно, и таким образом наша вторая зимовка становится реальностью. В Большом мире неспокойно. Мао рвется на Тайвань, в самом Китае бурлит какая–то культурная революция, американцы высадились в Ливане. Политики с Ледораздельной считают, что нас эти события не обойдут стороной. Наше радио поносит Бориса Пастернака за публикацию на Западе клеветнического романа «Доктор Живаго», каким его считает сам Хрущев. Насколько это так, нам понять невозможно.
— С ближайшим сбросом почты узнаем, — прокомментировал кто–то не без иронии. Тем не менее приговор общественного мнения Ледораздельной был таков: скорее всего, антисоветского там не больше, чем в «Не хлебом единым» Дудинцева, а вся официальная критика — обычная пропагандистская склока в верхах, не первая и не последняя. Жене пришлось выслушать немало вопросов на литературные темы, поскольку его отец, известный корреспондент–известинец, был членом Союза писателей. Вместо ответа Зингер процитировал чью–то старую эпиграмму:
— Все изменяется под нашим зодиаком,
Лишь Пастернак остался Пастернаком.
Потом задумался и добавил:
— Я не большой знаток поэзии, ребята, но те мои знакомые писатели, которым я доверяю, считают Пастернака наравне с Ахматовой великими русскими поэтами…
На этом дискуссия о литературных проблемах посреди ледникового покрова Новой Земли себя исчерпала, и мы обратились к более жизненным темам.
Вскоре на экспедиционную базу пешком отправились три человека. Спустя несколько дней «морзянкой» нас известили: «24 августа возвратились Бажева, Перов, Энгельгардт. На днях выезжаем на тракторе. Пешком не выходить. 21–го пароходом уехал Ружицкий. Погода плохая, выпал снег. Чижов». В условиях информационного голода каждое новое слово обгладывается и обсасывается в поисках чего–то скрытого и неясного, к последнему относится отъезд Ружицкого: почему? Принимаемся за решение собственных проблем, преимущественно хозяйственных, которые с наступлением зимы приобретают все больше специфический характер.
Вечером 27 августа (в конце лета это понятие в наших широтах обретает свой изначальный смысл) ветер достиг 25 метров в секунду. С рассветом два наших небольших оконца подернуты рябой синевой или плотно прикрыты снегом Дверь внутрь мы кое–как отворили, и перед нами предстала стена снега, буквально исходившая каким–то дьявольским голубоватым светом Что за ней — этот вопрос волновал каждого. Между тем струйки мелкого снега с тихим шелестом проникали в наше жилье и оседали на полу и стенах.
Зингер выразительно показал глазами наверх и вопросил, очевидно, подразумевая силу ветра:
— Сколько?
Оптимисты склонялись к 15 метрам в секунду, пессимисты увеличили эту величину вдвое. Как и положено отцу- командиру в сложной обстановке, Женя вполне командным голосом распорядился:
— Дежурному наблюдателю подготовиться к выходу наверх, нервных прошу удалиться.
Дежурным наблюдателем оказался Генин. Напялив на себя все, что можно, и сверх того облачившись в брезентовый ямщицкий плащ, он стал еще более круглым и неповоротливым.
— Ты еще слишком красив, — прокомментировал его сборы Зингер. — Дай–ка я тебя посажу на поводок…
Несчастного наблюдателя обвязали вокруг живота капроновой веревкой. Оглядев Генина со всех сторон, Женя с удовлетворением констатировал:
— Теперь я за тебя спокоен.
Остальные присутствующие в знак сочувствия по очереди пожимают Валерию руки, и кто–то не преминул добавить:
— Если ты не вернешься, мы будем считать тебя полярником.
Зингер, разумеется, не удержался от очередного жизнерадостного комментария:
— Вскрытие покажет, можешь быть уверен!
Затем ударами лопаты в снежную стену обозначил несчастному наблюдателю путь наверх. Когда под напором ветра в наше скромное жилье ворвалась настоящая струя мельчайшего снега, окатившая присутствующих с головы до ног, выражение их лиц не поддается описа–нию, но самое выразительное, разумеется, у Генина. Он до отказа затягивает капюшон и со всей решительностью начинает ввинчиваться в открывшуюся дыру головой. Когда в поле зрения присутствующих осталась часть тела нашего товарища ниже поясницы, Зингер дружески похлопал по ней лопатой, благословляя нашего товарища на подвиг. Скоро в снежной дыре исчезли его ноги, и только веревка с шуршанием продолжала уползать в неизвестность. Генин отсутствовал минут пятнадцать — двадцать. При попытке вернуться ему просунули в снежную дыру лопату с явным намеком на дальнейшие действия. Откопав кое–как вход снаружи, Генин наконец, под сочувственные возгласы присутствующих, смог вернуться. Отплевываясь и чертыхаясь, он наконец выдал:
— Ну, дает! 24 метра в секунду… Общая метель, и вообще…
— Содом и геморрой, — закончил за него Зингер. — Поздравляю с успешным выполнением задания и началом зимы! Ты еще раз покрыл неувядаемой славой знамена нашей полярной службы!
Определенно мы оказались в осаде наступившей зимы. Тем не менее вокруг нашего жилья в снегу сохранились галереи, в которых хранились запасы продовольствия и топлива, а вот туалет… Поначалу эта недостойная тема как–то не занимала нас, но ближе к полудню кто–то заявил:
— Кажется, мне придется вылезать, причем скоро…
— Возможно, я составлю тебе компанию, — с деланным безразличием откликнулся второй.
— Мне–то, вообще, не нужно… Но раз люди идут, можно и заодно, авансом, — мотивировал свое решение третий.
Как и положено командиру, Зингер возглавил эту отчаянную вылазку, предварительно связав ее участников веревкой.
Впечатляющим выглядело возвращение всей оравы, когда заляпанные снегом люди возникали в дверном проеме один за другим, путаясь в веревке, одновременно не рискуя выпустить из рук наиболее ответственные детали одежды. Выражались они при этом в духе папаши Бени Крика, которого, как известно, одесские биндюжники считали грубияном. Теперь читателю понятна роль окружающей среды в выполнении таких элементарных нужд, кои в условиях Большой земли просто не достойны упоминания в силу своей низменности. А у нас, видите ли, уже проблема, от которой не уйти! Кстати, в полярной литературе описаны случаи исчезновения людей именно в подобной ситуации. (Например, в «Гостеприимной Арктике» В. Стефаннсона.)
