День 24 марта у меня ушел на заброску фототеодолитного комплекта на гору Ермолаева, на что я потратил практически все светлое время. Погода все время оставалась превосходной, а главное, с хорошей видимостью. Правда, за истекшие сутки давление упало еще на семь миллиметров. Ребята с полярки с утра укатили к своей палатке за пять километров на собачьей упряжке. Может быть, зря я сеял ненужные сомнения? Возвращаюсь в бухту Володькину, чтобы лучше подготовиться к завтрашней работе.
Утро 25 марта. Поднимаюсь около шести, уже довольно светло. Какая–то звенящая тишина, от которой ломит уши. Необычная дымка, которой не было накануне. Давление еще ниже, а бора не начинается. Что произойдет даже в ближайшие часы? Как поступать? Предчувствие угрозы, немаршрутное настроение — это не аргументы для моих коллег. Решаю по–своему: отправляюсь досыпать. Встаю через пару часов, завтрак в кают–компании уже закончен. Кок лениво интересуется:
— Все тянешь?
Определенно у меня нет оснований отказываться от работы на горе Ермолаева, до которой чуть больше часа пути.
Задерживаюсь с перезарядкой фототеодолитных кассет в темной нетопленой бане. Развернул пластинки, открыл кассеты, потом решил перекурить. Вдруг резко хлопнула наружная дверь, так что от удара вздрогнул весь крошечный домик. С трудом выталкиваю дверь наружу и буквально задыхаюсь от страшного напора ветра. Успеваю только отметить, как от ледника по прибрежной равнине накатывается стена клубящегося снега Преодолевая ветер, изо всех сил бегу к крыльцу жилого дома. Сердце, кажется, выскочит из груди, холодный мерзлый воздух комьями забивает глотку, все же добежал…
Изнутри дом ходит ходуном с какими–то странными вздохами и потрескиваниями. Мир за его стенами поглотила взбесившаяся ревущая мгла Стрелки на шкалах нашей дистанционной метеостанции бегают в разные стороны и зашкаливают, так что снять какие–либо показания просто невозможно. В 10 часов срок связи по радио с полярной станцией — в наушниках сплошной рев, до рации не дотронуться, бьет искрой. Очевидно, ее корпус заряжен статическим электричеством через антенну, которая получила его от несущегося снега. Такое в Русской Гавани мы наблюдаем впервые. Что же творится снаружи, там, на припае, в гидрологической палатке с Каневским и Афанасьевым? У нас снег образует сугроб с подветренной стены, так что окна постепенно мутнеют, все меньше пропуская наружного света.
Во второй половине дня ветер, насколько можно судить из дома, нисколько не уменьшился. Ревет не переставая, по звуку — сплошной равномерный поток, не ослабевая и не усиливаясь. Мачту с датчиками на крыше свалило ветром, так что на стрелки на нашей дистанционной метеостанции не показывают ничего. Явно снаружи происходит что–то необычное. А всего в четырех километрах от нас в паршивой палатке двое парней на краю гибели. Что они предпринимают, чтобы выбраться из отчаянного положения? Со своей стороны мы ничего не можем сделать, поскольку во взбесившейся пурге не сможем найти их палатку.
Дружно уговариваем дежурного наблюдателя пропустить очередной срок. Вмешался Олег Павлович:
— У нас же допреж того ни одного срока не пропущено. Зачем же портить картину наблюдений? Я и сам пойду…
Выбирались вдвоем, пристегнувшись альпинистскими карабинами к штормовому лееру. На полпути ветер опрокинул Чижова на гальку (снег вокруг базы уже снесло свирепым ураганом), и лишь с помощью напарника ему кое–как удалось подняться на ноги, чтобы прокричать: «Возвращаемся!»
Не тут–то было! У напарника в самый неподходящий момент разыгралось самолюбие, и парень был намерен поступать «натуре вопреки, наперекор стихии». Поход на метеоплощадку занял на этот раз не менее получаса вместо обычных пяти минут. Принимали вернувшихся, словно выходцев с того света. Оба напоминали снежные чучела, но с красными лицами и слезящимися глазами. Минут пятнадцать они приходили в себя, прежде чем Олег Павлович поведал:
— Не меньше сорока метров в секунду…
Непогода разбушевалась, ни малейшего признака улучшения. Тем не менее мы подготовили аварийное снаряжение и с ночи спали не раздеваясь, чтобы при первой возможности приступить к поиску. Увы, ослабление ветра оказалось слишком кратковременным.
Тревожный рассвет 26 марта. Ветер начал сдавать, одновременно слабеет метель. Сквозь снежную завесу проступают очертания полуострова Савича и даже знаки Воронинского створа. Какой–то сонный голос Щетинина в эфире:
— Ребят что–то нет, наверное, беда стряслась. — Потом, видимо, продолжая надеяться на чудо, продолжил: — Или они у вас?
К этому времени наши наблюдатели с крыльца базы увидали на льду бухты Володькиной подозрительное черное пятно. Сразу же несколько человек, захватив сани и полушубки, бросились по направлению к нему. Я немного задержался с выходом и, когда спустился на лед, навстречу мне уже тащили сани с Каневским. Неестественными выглядели ею голые руки без перчаток бледно–мертвенною цвета, несгибающиеся, нелепо вывернутые. Он явно в плохом состоянии, что–либо узнать от него невозможно. Часть людей широкой цепью начинает прочесывать припай в направлении полярки. Условились, что если обнаружат Афанасьева, дадут сигнал выстрелом. Я с Зингером ухожу обследовать гидрологическую палатку.
Большой пологий сугроб скрывает ее почти всю, но все же видно, что северная подветренная сторона не выдержала ударов пурги. Лопата не берет этот ветровой закаменевший снег, заставляя использовать ломы и ледорубы. Из снега буквально вырубаем собак, они в страшном виде. Некоторые настолько вмерзли в снег, что, вырываясь из него, оставляли в нем клочья собственной шкуры. Однако живучи полярные псы, через несколько минут начались обычные свары. Откуда на снегу столько мелкой гальки и каменного щебня? Целая полоса мелкого камня протянулась по оси бухты Воронина, упираясь в палатку: страшная струя воздушного потока оставила на припае свой след. Видимо, скорость ветра была здесь намного сильней, чем в районе базы.
Мы быстро раскопали остатки палатки. Найдена свалившаяся на бок печка, ящик с пробами морской воды, походная складная койка, меховой спальник и драный полушубок. Заведомо ясно: останься ребята в палатке, они бы уцелели. Даже несмотря на то, что палатка лопнула поперек, частично поломан каркас, все же часть брезента удержалась на колу. Мы лихорадочно продолжаем раскопки, надеясь, что Афанасьев не последовал примеру Каневского. Отдаленный выстрел поставил точку на таких надеждах.
От палатки видно, как цепь начинает сворачиваться, люди собираются вместе, а с полярной станции к ним направляются трое. Нам только остается присоединиться к поисковикам, где нам открывается картина очередной трагедии — неподвижное промороженное тело в ватнике и таких же брюках посреди заструг. Снег словно пропитал ткань ватника, подчеркнув складки, набился в разбухшие карманы. На лице покойника — сплошная корка льда, сквозь которую проступает характерная гримаса, с которой человек щурится на сильном ветру. Из рукавов ватника выпущены манжеты водолазного свитера и снова нет перчаток или рукавиц. Что за чертовщина, почему он так легко одет? Все ясно, самое страшное случилось… Еще не все, с полярной станции ведут Наталью, которую мне предстоит сопровождать на базу к мужу.
