Реалии Арктического фронта (даже помимо давления, рухнувшего за сутки на 20 мм), после испытаний на собственной шкуре, не оставили сомнений в его существовании. Пока же мы сами — лишь жертвы этой стихии, что входит в наш профессиональный риск. Не считая результатов кратковременной рекогносцировки в Русской Гавани, предельно понятно, что в Арктике нельзя опаздывать.
С возвращением в Маточкин Шар в последний день октября мы стали свидетелями двух событий. Первое — замерзание пролива, когда в переохлажденной воде появляются так называемое сало и шуга, быстро образующие круглые ледяные блины, которые, смерзаясь, формируют, по поморской терминологии, так называемый молодик. В общей картине грандиозного окружающего ландшафта белого все больше с каждым днем Второе — нам навстречу из Карского моря следуют мощные ледокольные силы в виде старичков «Седова» (постройки 1909 года) и «Ермака» (еще старше — с 1898 года), настоящая живая история покорения Арктики. Теперь замерзание во льдах Новой Земли нам не грозило. В любом случае наша последняя неделя на Новой Земле принесла много нового, особенно для меня, поскольку мой диплом был посвящен применению дистанционных методов в ледовой разведке, знакомство с которой в годы учебы состоялось только в теории.
Известность ледокольный пароход «Седов» получил по результатам трехлетнего дрейфа в 1937–1940 годах, когда на основе сравнений с наблюдениями «Фрама» в 1893— 1896 годах потепление Арктики из области предположений превратилось в неопровержимый факт, что имело к нашим планам на будущее самое прямое отношение. Теперь этот заслуженный герой Арктики деловито спешил нам навстречу, украшенный огромным макетом ордена Ленина на капитанском мостике, поднимая в узком пространстве Матшара клубы дыма. По мере сближения мы убедились, что по размерам он уступал нашему судну, а его архитектура в меру архаична. Но от этого его реальные заслуги и былая слава ничуть не меньше!
Когда этот полярный ветеран, кое–как растолкав лед, привалился к нашему борту, где–то в районе Выходного возник отдаленный силуэт воздушного ледового разведчика, размеры и гул которого нарастали с каждой минутой. Как положено, перед сбросом вымпела с сообщением или ледовой картой самолет снижался до высоты мачты. Полученная таким образом информация определила дальнейшее развитие событий: наше судно, передав остатки груза на Выходной, отправляется снабжать полярки на Столбовом и в Малых Кармакулах, «Седов» уходит к мысу Желания на рандеву с другим ледоколом, а нашему отряду, похоже, предстоит возвращение на «Ермаке» в Мурманск.
Последствия встречи с «Седовым» также наглядны и убедительны: во–первых, в умывальниках появилась пресная вода, во–вторых, на нашем судне стало необычно шумно, в-третьих, в кают–компании состоялся турнир по шахматам (а также морскому козлу), и, наконец, такой обвал отъявленной «морской травли» я услышал, пожалуй, впервые. Особенность этого жанра заключается в том, что отличить реалии морской жизни от авторской фантазии нет никакой возможности. Если кто–то из участников потом поделится с другим неведомым слушателем, а тот — с очередным, и пошла гулять по свету очередная версия в стиле «Моби Дика», Летучего Голландца, или на худой случай в духе «Капитана Врунгеля». Вот такие реалии на заключительной стадии нашей морской жизни, так не похожей на светскую в столице.
В Маточкином Шаре я получил первое представление о ледовой проводке во льдах, хотя «Седов» из–за изношенности своих механизмов работал уже на пределе. С рассветом возвращаемся к Выходному по пробитому во льду каналу, который за ночь почему–то сузился, то и дело застревая в нем, тем более, что, судя по всему, толщина льда для нашего судна для самостоятельно работы предельная. «Седов» начинает самостоятельно рубить канал, ворочаясь во льду в нескольких десятках метрах от нашего борта, так что мы может наблюдать его работу. После его разворотов, сопровождаемых скрежетом льда и плеском воды, образуется пространство мелкобитого льда. Затем «Седов» останавливается, слегка накренившись и усилено дымя единственной трубой. Когда «Зоя» окончательно застревает во льду, начинается околка нашего судна, и постепенно оно входит в прежний канал, приближаясь все–таки к Выходному. Однако наступают уже глубокие сумерки, и в горловине пролива «Седов» включает прожектор. Его слепящий белый луч, переполненный летящим снегом, пляшет по битому льду, усиливая ощущение фантастического от окружающей полярной реальности. Очередная стоянка в ожидании «Ермака» в узком пространстве забитого льдом пролива среди засыпанных снегом горных громад. Вот оно, начало арктической зимы во всей красе и наглядности, и одновременно начало моей полярной судьбы. Картина дополняется шикарным полярным сиянием в виде подвижных занавесей–драпри, раскинувшихся на весь небосвод, и только горы ограничивают это шикарное зре–лище. Такого в столице не увидишь, и билет на такой сеанс не купишь ни за какие деньги! И это уже не романтика, это реальная жизнь. Совсем как в популярной песенке: «Счастье для всякого не одинаково надо понимать»…
С прибытием «Ермака» 6 ноября проблема снабжения Выходного успешно решена, и затем суда, вытянувшись кильватерной колонной, ушли в пролив, чтобы приступить к обмену грузов и пассажиров. Для этого они прижались бортами друг к другу, причем самый маленький «Седов» оказался зажатым в середине и теперь производил впечатление кранца между своими более внушительными по размерам соседями. Оказалось, что почти за месяц плавания мы сдружились с экипажем «Зои Космодемьянской», и расставаться с ним теперь непросто. Тем не менее предстоит перебираться на «Ермак», а это, даже с нашим небольшим грузом, сложно, прежде всего из–за конструкции этого легендарного судна, определившего историю нашей Арктики в XX веке. Адмирал С. О. Макаров, создатель этого корабля, заимствовал конструкцию корпуса у броненосцев начала XX века. В результате трап–сходня, переброшенная с палубы малышки «Седова» на высоченный борт «Ермака», мало того, что заставляет нас карабкаться куда–то вверх, но частично, из–за выпуклого борта, повисает над пространством открытой воды с кусками льда. Преодолеваем это препятствие и уже с палубы «Ермака» машем знакомым ребятам из экипажа «Зои». И все это под грандиозным полярным сиянием, повисшим над нашими головами, наверное, поперек всей Новой Земли. Такого в Москве не увидишь ни в Большом театре, ни на Красной площади по самому большому блату — в полном смысле зрелище для избранных, совсем не для театральных московских снобов!
В первый момент помещения «Ермака» поражают гигантскими размерами, начиная от матросских кубриков на десятки персон, и кончая гальюнами с обилием посадочных мест. Тем не менее пассажирских мест, как и на любом ледоколе, здесь не предусмотрено, и поэтому нас размещают в бывшей судовой церкви (теперь это красный уголок), о чем свидетельствуют очертания сохранившегося алтаря. Тесновато, и для сна я устраиваюсь на столе, а кто–то даже под столом. Какие, однако, мелочи накануне возвращения на материк…
С рассветом прощаемся с Маточкиным Шаром, Новой Землей и с остальными судами. «Ермак» вспарывает молодой лед как нож масло, а в канале за нами идут «Зоя» и «Седов», как в настоящем караване. Знакомые места в низком солнечном освещении при ясной погоде выглядят совсем иначе, чем при первом знакомстве, в полном смысле обретая праздничный вид. У Столбового «Зоя» разворачивается уже на чистой воде, направляясь к месту очередной выгрузки, соблюдая традиционное прощание гудками.
