Дождавшись назначенного дня, мы уложили рюкзаки и перешли пешком в бухту Ван—Мюйден, где была назначена встреча с судном. Результаты наблюдений, карты и дневники, завернутые в шлюпочный флаг, лежали в большом нагрудном кармане моего анорака.
За ночь снег на склонах ближайших гор опустился совсем низко, почти до уровня приморской равнины. Зима явно наступала нам на пятки, упорно и неотвратимо. Прошмыгнул песец в беленькой шубке, да и олени явно переходят на зимний наряд: все одно к одному. Природа суровеет на глазах. Там, где равнина встречается с морем, время от времени возникают огромные белые заплески, но так далеко от нас, что мы не слышим гула разъяренного моря вдали от нашей спокойной бухты. Картина одновременно суровая и фантастическая. Час за часом мы обшариваем биноклями пустынный горизонт. Никаких признаков судна, шторм усиливается, и, изменись немного ветер, нас уже не смогут забрать с берега. Дождь со снегом неумолимо набирает силу, и в нашем положении пора принимать решение на последний маршрут сезона, даже если он будет холостым, без наблюдений…
Дикие вопли ветра в скалах, клубы дождя со снегом, видимые даже в ночи, белый от снега силуэт напарника, месиво размокших сухарей в кармане пополам с табаком, ледяные берега озера Конгресс с тысячами маленьких радуг от ледяной пыли, подхваченной ветром, и, наконец, резкий голос далекой воздуходувки возвестил нам о возвращении к людям, которым нам предстояло объяснить, каким образом спустя столетие наследие Норденшельда на основе нашей концепции обрело новую жизнь в системе природных явлений Арктики, на страницах очередной научной монографии, сменив на время прелести полевой жизни на комфорт научных кабинетов.
Можно было считать, что после полевого сезона 1967 года мы получили высшее полярное образование, даже если оно не было оформлено соответствующим дипломом, который заменила очередная монография «Оледенение Шпицбергена. (Свальбарда)», увидевшая свет в 1975 году, в которой мне довелось выступить автором концепции, объединившей усилия специалистов разных направлений. Но когда вскоре возникла возможность поиска природных взаимосвязей по всем описанным выше архипелагам, это потребовало создания новой концепции более высокою уровня, уже не требовавшей многих лет интенсивных полевых исследований, как это было описано ниже. Правда, однажды мой опыт и знание понадобились в тех местах, где начиналась моя деятельность в Арктике. Против перспективы возвращения в молодость я не мог устоять.
Вместо заключения
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РУССКУЮ ГАВАНЬ
Уже меня не излечить
От той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
Уже меня не разлучить
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.
Ю. Левитанский
В очередном полевом сезоне 1988 года геологи-ленинградцы пригласили меня на Новую Землю, чтобы помочь им разобраться с ледниками применительно к геологии. Рассчитывать на возможность самостоятельных наблюдений не приходилось, но со мной были американские космоснимки «Ландсата», да и возможности судового радиолокатора, с которым я много работал на Шпицбергене, позволяли надеяться, что «прежние опыты ваши будут вас руководствовать более, нежели что по сему поводу предположить можно», как мудрое начальство однажды напутствовало одного из наших замечательных предшественников. Пропустив все перечисленное через свое сознание, я однажды услышал рев беспощадной новоземельской боры, раскатистый гул обвалов от нарождающихся айсбергов, тревожный перезвон ледяных обломков с приближением взбесившейся волны, и моя душа сжалась в поисках убежища в самых отдаленных уголках беззащитною тела, а потом распрямилась и приказала — вперед! Неужели я снова прикоснусь к нашей яростной и отчаянной молодости, к потерям и обретениям тех лет, когда мы верили в себя и считали, что все нам по плечу? Это не считая возможности получить новую природную информацию, до которой другие доберутся через десятки лет… Отказаться от такою шанса я определенно не мог.
Полтора века назад один из самых маститых исследователей Новой Земли академик Карл Бэр утверждал: «Новая Земля есть настоящая страна свободы, где каждый может действовать и жить как захочет». С тех пор многое на этом отдаленном полярном архипелаге изменилось, но, к счастью, не отразилось на работе отряда геологов под водительством горного инженера В. Ф. Ильина, в котором мне повезло работать.
В плавании вдоль западного побережья Новой Земли общий душевный настрой передают страницы дневника: «Тепло, волнение от силы один–два балла. До чего же приятно гулять на полуюте, наслаждаясь созерцанием моря, хорошей погодой, ловить кайф, такой недолгий на полярной службе». Не только собственные воспоминания, но и вся история исследований Новой Земли словно разворачивалась перед глазами, по мере того как в поле зрения возникал очередной участок побережья. И какие примеры научного поиска и просто личного мужества записаны на страницах здешней лоции, умей только прочитать ее! Оставим, однако, эти примеры для более конкретных мест, с которыми читателю предстоит встретиться. А пока Новая Земля прикинулась обольстительной и послушной кралей, рассчитывая усыпить нашу бдительность. Однако люди на борту нашего судна по такому поводу не испытывали иллюзий. В меру предаваясь лени и праздности на переходе, мы уже знали, что выпавшее на нашу долю удовольствие не будет продолжительным.
У мыса Сахарова мы делаем поворот вправо, чтобы войти в залив Легдзина, и я получаю первый неожиданный подарок: общий фронт ледников Мака и Вёлькена, каким он изображен на космоснимках «Ландсата» 1973 года, за истекшие пятнадцать лет распался, и оба независимых ледника образуют свои обособленные фронтальные обрывы, разделенные массивным нунатаком, выходом коренных пород. Ситуация с ледниками Мака и Вёлькена выглядит счастливым предзнаменованием, обещающим успех в этом полевом сезоне.
Спускаем грузовой стрелой наши дюралевые лодочки (в просторечье — дюральки) с моторами прямо в лазурную воду за бортом, кишащую разноцветными медузами и всплывшими водорослями–фукусами (признак устойчивой хорошей погоды), и грузим «бутер» (экспедиционное снаряжение и прочее полевое добро, на полевом сленге ленинградцев) по самое некуда Отваливаем от борта, я возвращаюсь на Новую Землю с надеждой ничуть не меньше, чем тридцать лет назад, хотя и постаревшим на указанный срок. Впрочем, размышления о бренности жизни совсем несвоевременны, когда галька шуршит под днищем нашего плавсредства, рюкзак плотно придавил спину, а до долгожданного берега остаются считанные метры. Поправляю ремень карабина на шее и переваливаюсь через борт, стараясь поскорее нащупать подошвами сапог дно. Вцепившись в первые попавшиеся на дюральке вещи, хватаю их и устремляюсь к берегу, рискуя залить свои резиновые ботфорты. Здравствуй, Новая Земля, вот я и вернулся!
Первое дело на берегу «табориться» (все на том же полевом сленге), причем с учетом здешней боры. Считается, что летом бора менее свирепствует, чем в зимнее время, но тем не менее не учитывать ее нельзя. Поэтому, во–первых, наши палатки мы ставим на прочных деревянных каркасах, а во–вторых, по одной линии торцом навстречу боре. За последней палаткой я ставлю свою серебрянку, прикрытую сверху тентом на случай дождя, поскольку временами страдаю бессонницей, которую я скрашиваю чтением, а то и кружкой–другой чая, сваренного на альпинистском примусе, тем самым проявляя наклонности индивидуалиста в стремлении не доставлять забот остальным.
