Я окинула взглядом гору одежды на кровати. Яркие краски очень нравятся объективам камер, поэтому мой гардероб выглядел как собрание флагов перед ООН. Но я должна была найти такой вариант, который подходил бы для группового снимка – я вместе с другими четырьмя нашими ведущими и Маршей Ланг.
Марша была звездой новостей, а заодно моей наставницей и подругой. Как первая в Новом Орлеане афроамериканка, ведущая выпуски новостей, Марша получила премию Пибоди за сюжет о свидетельских показаниях Аниты Хиллз на слушании дела Кларенса Томаса. Но ей было уже хорошо за шестьдесят, и она постоянно говорила, что слышит, как истекает время ее карьеры, однако при этом была далека от того, чтобы смотреть на меня как на соперницу, наоборот, она сразу взяла меня под свое крыло и считала преемницей.
Каждый год я надевала для такого снимка черную юбку и черные туфли, которых у меня было не меньше одиннадцати пар, на каблуках разной высоты; одни были с острыми носами, другие – с закругленными, в общем, на все случаи жизни. Каблуки высотой в четыре дюйма я надевала, когда вела субботний выпуск, сидя за столом с прозрачной стеклянной столешницей, туфли на трехдюймовой платформе – когда вела репортаж от какого-нибудь официального здания, а туфли на каблуках в два дюйма, с круглыми носами были предназначены для того, чтобы гоняться за обвиняемыми в чем-нибудь членами городского совета или за луизианскими законодателями.
– Мама! – снова окликнул меня Гас.
– Послушай, парень, я знаю! – крикнула я в ответ. – Почему бы тебе не подойти и не помочь мне выбрать одежду для рабочего снимка?
Почему Гас так волновался, что я могу опоздать? Он вообще был беспокойным мальчиком. Джулиус говорил, что в детстве он был таким же, и это меня слегка успокоило. Но один из учителей Гаса как-то сказал мне, что Гас уж слишком серьезный малыш, на что я ответила: «Но разве это что-то значит? Может, у него просто такой характер!»
Но меня постоянно преследовал страх, что я плохая мать и что все это видят и обсуждают.
Гас сунул голову в мою комнату:
– Ты говорила – в полдень, а уже без четверти!
Когда Джулиус в последний раз водил Гаса в парикмахерскую, мастер перестарался и подстриг мальчика слишком коротко. Волосы только начали отрастать, и до сих пор не ясно было, какая именно прическа подразумевалась. Афро? Или нечто более стильное, ведь окружение Гаса становилось все более продвинутым, все более подпадало под ужасное и прекрасное влияние поп-культуры. Я решила, пусть с этим разбирается Джулиус.
– Как ты думаешь? – спросила я, поднимая красную блузку с бантом и золотистую с глубоким декольте.
– Ну… мне кажется, красная.
– Но я надевала красное в прошлом году.
– Тогда золотая, – решил Гас, и в его голосе прозвучало отцовское нетерпение.
– Я возьму их все, – сказала я, бросая с дюжину блузок в специальную сумку для одежды, и добавила к куче несколько пар черных туфель.
– Я отнесу это вниз, – заявил Гас.
– Она тяжелая.
– Ничего, – бросил мой сын, вешая сумку на плечо.
Черт, мое сердце все еще сжималось при виде шеи моего десятилетнего мальчика – она выглядела такой ранимой, такой хрупкой и тонкой… Я представила, как его спина обрастет мускулами, достаточно сильными для того, чтобы не только нести сумку с одеждой, но и выдерживать груз всех тех мыслей и тревог, что свойственны обычному чернокожему в этом городе. Но его тревоги и в сравнение не идут с тревогами его родителей…
* * *
Когда я остановила машину перед лофтом Джулиуса, Гас выскочил из машины, крича через плечо:
– Пока, мам!
Прежде, перед тем как отпустить сына, я осыпала поцелуями его серьезное личико. Но он уже начал увертываться от моих объятий, и мне приходилось уступать. Гас больше не был младенцем, и я даже припомнить не могла, когда он в последний раз рассеянно хватался за мою руку на улице. Но размышления о том, что мой мальчик растет, могли напугать меня на весь день, так что я встряхнула головой и поехала дальше.
Студия фотографа располагалась всего в двух кварталах от жилища Джулиуса; по виду окон с цветными стеклами и двойной двери в стиле ар-деко видно было, что здание подверглось роскошному ремонту. Наша редакция впервые отказалась от услуг обычного коммерческого фотографа. Руководство наняло для ежегодной фотосессии некоего парня по имени Эрик Бандо, имевшего множество премий фотохудожника-портретиста, который работал также и на журнал «Нэшнл географик». Мы с Маршей посмотрели его фотографии в «Гугле» за неделю до сессии, и на нас они произвели сильное впечатление. Марша решила, что наша с ним встреча – это некий знак; мы ведь постоянно держались на третьем месте в городском рейтинге.
– Не представляю, как обычные рабочие снимки могут повысить наш рейтинг, – сказала я.
– Наше дело – не спрашивать как и почему, – заметила Марша. – Наше дело – улыбаться и позировать.
Помощница фотографа – ледяного вида блондинка в огромных очках в красной оправе – встретила меня в холле и забрала из моих рук сумку с одеждой.
– Извините за опоздание, – сказала я.
– Ох, не беспокойтесь, у вас целый день впереди, – ответила блондинка, нажимая кнопку лифта.
Я уставилась на нее:
– Вот как? Мне казалось, речь шла о трех часах.
– Ну, я хочу сказать, вы можете… устраивать передышки…
Ладно, пусть так. Пока мы поднимались наверх, ассистентка молчала, глядя прямо перед собой.
Наверху двери лифта плавно открылись в эффектную студию, раза в два больше зала Джулиуса. В ней было не меньше пяти тысяч квадратных футов кирпичных и деревянных полов из широких досок. Бо́льшая часть стен была выкрашена белым; кое-где пространство перебивалось небольшими перегородками, выделявшими тематические зоны, и это создавало впечатление лабиринта; одни зоны были с низкими диванами, другие – с яркими задниками от потолка до пола. Я услышала шум какой-то деятельности в ярко освещенном углу, где возле широченных окон стоял однотонный зеленый задник. Вдоль наружной стены я увидела фотографии прекрасных суровых ландшафтов и снимки тех ужасов, которые творит война с природой и людьми, они притягивали взгляд, а еще там были ошеломительные природные панорамы, и все эти фотографии явно требовали огромного искусства и бесстрашия.
Все та же блондинка перевела мое внимание со снимков на вращающиеся кресла в другой стороне; в одном из них уже сидела Марша, а возле нее хлопотала гримерша. Я села в соседнее кресло.
– Полдень, дорогая, – сказала Марша, не отрывая взгляда от своего смартфона. – Ты слышала? Похоже, Мадонна решила сменить стиль одежды. И еще она учится стилю бути поп, что бы это ни значило, черт побери! – Марша показала мне изображение поп-звезды на экране ее смартфона.
– Понятно. Ну… что бы ни придумала эта немолодая белая красотка, по крайней мере, мой Гас ею не увлечется.
