— А мой-то недоумок тоже в бандюги подался… Дружки,
мать его… Ошалел от денег, еще и хвалится. Недоумок, как есть недоумок. Морду
отожрал, а мозгов не нажил. И откуда у Аркаши такой сын? Черт плюгавый,
смастачил же. Боек был по молодости папашка.
В одном Танька была права: засветиться мы могли запросто.
Следовало соблюдать осторожность. Я уговорила Димку встречаться пореже, да
какое там! Стоит ему позвонить, у меня уже коленки трясутся.
— Лада, — говорит он, — просто увидимся, в
машине посидим.
Как же, посидишь.
— Поедем, хоть на полчасика.
А в квартиру вошли и все на свете забыли. Я у Аркаши недели
три не появлялась. Знаю, что съездить надо, а душа не лежит. Все мысли только о
Димке. После Восьмого марта он за мной заехал на работу.
— Ладушка, соскучился.
У меня с утра было дурное предчувствие, знала, что не нужно
на квартиру ехать, но послушалась Димку, и мы поехали.
Димка на коленях возле постели стоял и мои бедра языком
нализывал, а я руками простыни мяла и сладко поскуливала. Та еще картина. Тут
черт и принес Аркашу. Вкатился в комнату и заорал:
— Ах ты, сука… Чуяло мое сердце, чуяло.
Димка дернулся, поднял голову от моих коленок, и Аркаша
охнул:
— Сынок… — да так и замер.
Димка стал торопливо натягивать штаны, Аркаша хватал ртом
воздух, а в дверях Лом подпирал спиной косяк и ухмылялся. Я перевернулась на
живот, положила головку на ладошки, задницу приподняла и мурлыкнула:
— Ломик, ты что ж в дверях-то стоишь, как не родной,
ей-богу.
Лом хохотнул и на Аркашу покосился. Тот в себя пришел.
— Оденься, потаскуха, смотреть на тебя тошно.
— Перестань, отец, — подал голос Димка.
— Сынок, — запричитал Аркаша, — ну что ты с
ней связался, стерва она. Ведь все нарочно делает, из подлости, чтоб досадить.
Ты думаешь, она с тобой спит так просто? Деньги ей нужны. Шлюха она, шлюха,
сука бессовестная. Ты посмотри на нее, вон развалилась, кошка блудливая,
подходи и бери кто хочешь, только деньги плати.
— Замолчи! — Димка пятнами пошел, глаза горят, а
Аркашка рядом с ним пританцовывает.
— Сынок, облапошит она тебя, помяни мое слово. Да если
б я знал, что у вас по-хорошему, да разве ж я… Ты ведь мне сын и всего на свете
дороже. Только ее-то я знаю как облупленную. Погубит она тебя.
— Уйди, отец, — стиснув зубы, сказал Димка. —
Прошу, уйди.
И тут Аркашка-стервец номер выкинул: взял и заплакал. Слезы
по его глупому лицу покатились, а он жалобно так заговорил:
— Дима, сынок, на что она тебе! Ты молодой, у тебя все
впереди, будут у тебя еще бабы, а мне, может, и осталось совсем ничего. Одна у
меня радость в жизни, вот эта сучка. Прикипел я к ней.
На Димку смотреть стало страшно. Грудь ходуном заходила,
глаза больные, бросился бежать вон из комнаты, схватил куртку, хлопнул дверью.
— Сукин ты сын, — сказала я Аркаше. — Родного
сына в дураках оставил. Мастер. Что-то тошно мне с вами, пойду в ванную, а вы
выметайтесь.
Пошла мимо Лома, он на меня глаза пялил вовсю, а морда
довольная.
— Что, Ломик, — сказала я ласково, напирая на него
грудью. — Твоя работа?
Он облизнулся, а Аркаша заорал:
— Уйди отсюда, уйди, пока не убил.
Следовало найти во что бы то ни стало Димку. А он исчез. Раз
пять домой звонила, трубочку маменька брала: «Димы нет». С утра возле их дома в
машине сидела, из автомата звонить бегала. Из дома он не выходил, и дома его,
по словам матери, нет. Ясное дело, врет. Плюнула на все и пошла к нему.
Маменька дверь открыла, увидела меня и глаза вытаращила:
— Ах ты, бесстыжая!
Я сделала шаг и рявкнула во весь голос:
— Димка где?
— Нет его, уехал.
— Врешь. Дома он.
— Уходи немедленно, милицию вызову.
— Вызывай. Не уйду, пока Димку не увижу.
Тут он и появился. Видок у него как с перепоя, глаза
больные, лицо бледное.
— Идем, — сказала я и к выходу, он за мной, а
маменька за ним.
— Дима, не ходи с ней, — закричала.
— Мама, успокойся, я сейчас, — ответил он.
Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал; спустились мы на
один пролет, у окна встали. Родительница все ж таки выскочила.
— Мама, — попросил Димка, — не надо весь
подъезд по тревоге поднимать. Я сейчас.
Дверь она закрыла неплотно, подслушивала, язва. Мне,
впрочем, на это было наплевать.
— Дима, — заплакала я, — не бросай меня,
пожалуйста.
Он отвернулся.
— Тебе обязательно надо было себя шлюхой выставлять?
— А что мне делать? В ногах у родителя твоего валяться?
Не дождется.
— Грязно все это, — сказал он, поморщившись, а я
дернулась, точно меня ударили.
— Я тебя не обманывала. Ты знал с самого начала.
— Знал, только не про отца.
А у меня мысли путались. Надо было что-то сказать, убедить
его, заставить со мной поехать, а я только смотрела на него во все глаза,
чувствуя, как сердце рвется на части. Протянула к нему руку, позвала:
— Дима.
Он дернул головой:
— Не надо.
Я бросилась бегом по лестнице, думала, за мной кинется,
позовет… Не кинулся и не позвал. Я выскочила из подъезда, успев услышать, как
хлопнула дверь в его квартиру. Села в машину, реву, слезы, как горох. Поехала к
Таньке на работу, наревелась вдоволь, дождалась, когда муж в театр уйдет, и
домой отправилась, опять реветь.
Едва приехала, как в дверь позвонили. Я кинулась со всех ног
открывать, думала, может, Димка, а это Аркаша.
— Уйди! — крикнула я ему. — Уйди, мерзавец,
видеть тебя не хочу.
Села на диван, лицо в подушку зарыла, а Аркаша в ногах
пристроился и ласково запел:
— Ладушка, не плачь, радость моя. Ну что тебе Димка,
только и хорошего в нем что молодость. А я-то тебя как люблю, а, Ладушка?
Мне-то каково? Давай мириться.
— Уйди, подлюга, — заорала я, — тошно мне от
тебя. Умру я без Димки.
