— Как это мило, что ты решила посмотреть
спектакль, — бодрым голосом заявил он и поцеловал меня. Несколько минут мы
о чем-то поболтали, но взгляд у него был ищущий, значит, плохи дела у человека.
Я проводила его до двери и чмокнула на прощание, потом вернулась в гостиную,
прихватив из прихожей телефон. Выждав сорок минут, позвонила в театр. Меня
попросили подождать, а когда муж взял трубку, я чуть не плача сказала:
— Валерочка, прости меня ради бога, я не смогу прийти.
Мне самой страшно жаль… Я сожгла бордовое платье, да, забыла утюг… И у тебя еще
хватает совести острить?.. Нет, в другом платье не могу, к тому же настроение
безнадежно испорчено.
Я повесила трубку. Бордовое платье придется на время
спрятать, через месяц Валера все равно о нем забудет. Тут как раз позвонила
Танька:
— Ты мне подруга или кто?
— Подруга, подруга, сейчас подъеду.
Надо полагать, это судьба.
Танька, пританцовывая, ждала на остановке. Я открыла дверцу
машины, и она плюхнулась рядом.
— Мать моя, холод какой. Лето хочу. Дай гляну, что
надела.
Я распахнула шубу.
— Так и знала. Выпендрилась. Теперь на тебя пялиться
будет.
— Я тебе сколько раз говорила, ищи подругу хуже себя. А
ты простофиля.
— Душевная я, этого у меня не отнимешь. Чего мужу сказала?
— Сказала, что платье бордовое сожгла.
— Правда сожгла? — ахнула Танька.
— Нет.
— Слава богу, хорошее платье. А твои титьки в нем
высший класс, не только мужикам, даже мне сразу чего-то хочется.
Тут Танька права: бюст у меня такой, что семь мужиков из десяти,
увидев его, долго не могут захлопнуть рот, остальные трое живут с открытым ртом
до конца жизни.
Танькин возлюбленный ждал нас при входе. Грузинского в нем
только и было что темные волосы, а вообще-то отнести его к какой-либо
национальности было весьма затруднительно. Впрочем, Сан-Франциско далеко, и кто
знает, какие там грузины. Понять, чего Танька в нем нашла, было невозможно, но
она во всем проявляла такую стойкую оригинальность, что я давно оставила всякие
попытки что-нибудь в ней уразуметь. Второй кавалер был совершенно бесцветен, к
тому же по-русски не говорил, пялился на меня, что-то лепетал и все норовил
ухватить за коленку. Черт его знает, что он там себе вообразил. Через полчаса
стало ясно — ужин не удался. Сначала это поняла я, а потом дошло и до Таньки;
возлюбленный говорил только на две темы: контракт и мост. Танька ерзала,
смотрела на него по-особенному, потом притомилась и заявила, что от нее мало
что зависит. Это она врала из вредности. Через час мы уже меленько трусили к
моей машине. Танька материлась, скользя на высоких каблуках.
— Нет, ты скажи, где еще такого дурака увидишь? А ты
ехать не хотела. Да его за деньги надо показывать. Баба из трусов выпрыгивает,
а он ей про мост лапшу вешает. Все, это последний американец в моей жизни.
— Он грузин.
— Козел он прежде всего. Ох… Ну что? Поехали к Аркашке,
что ли? Напьюсь с тоски.
— К Аркашке не поеду. Позавчера был. Надоел до смерти.
— Бабки стричь не надоело. Поехали, не бросишь же ты
меня, когда я в таком положении.
— В каком положении?
— В трагическом, дура.
— Поехали, — сказала я, заводя машину.
— Давай по объездной, быстрей получится.
Но едва мы выехали на объездную, как в машине что-то
подозрительно хрюкнуло, и она заглохла.
— Чего это? — недовольно спросила Танька.
— Бензин кончился.
— Вечно у тебя что-нибудь кончается. Вываливай титьки
на дорогу, мужиков ловить будем.
— В шубе я.
— Распахни.
Мы вышли из машины, закурили и стали ждать появления
спасателей.
— Зараза, холодно-то как.
— Холодно, Танюшка, холодно.
— А я еще сдуру без трусов. Выпендрилась, прости
господи, чулки и подтяжки… Для кого старалась!
— Может, ты в машину сядешь, чего задницу морозить?
— Хрен с ней, с задницей, все равно не везет.
Тут в досягаемой близости появился «москвичонок» и
притормозил.
— Чего у вас, девчонки? — весело спросил дядька в
лисьей шапке.
— Ничего у нас для тебя нет, дорогуша, — ответила
Танька. — Кати дальше.
Дядька укатил.
— Чего ты? — спросила я. — Плеснул бы
бензинчику.
— Душа у меня горит.
— Ага. Душа горит, а задница мерзнет.
Тут подкатила «бээмвэшка», первым вышел водитель,
здоровенный детина с наглой рожей, за ним появился пассажир. Кожаные куртки,
норковые шапки, одно слово — униформа. Первый радостно осклабился и спросил:
— Что, девочки, загораем?
— Загораем, — бойко ответила Танька, оглядывая
парня с ног до головы, плохое настроение с нее как ветром сдуло. Танька от
здоровых мужиков просто дурела, она их, как свиней, килограммами мерила.
— Что случилось-то?
— Бензин кончился.
— Что ж вы так, девочки? Придется помочь. Как думаешь,
Дима?
Дима подошел поближе и улыбнулся. Улыбка у него — лучше не
бывает.
— Поможем, конечно.
Нас разглядывали. Мне что, не жалко. Танька стояла
подбоченясь, ухмыляясь и выглядела сногсшибательно. Парни засуетились, потом
пошептались о чем-то возле своей машины и опять подошли к нам.
— Девочки, накладочка вышла, — сказал
первый. — Бензина у самих маловато, придется до заправки ехать.
— Ясно, — усмехнулась Танька.
— Да нет, серьезно, хотите, я вам Димку в залог
оставлю? — Парень сделал паузу и добавил, глядя на Таньку:
— Можешь со мной поехать, если не веришь.
— Пожалуй, так надежней будет, — засмеялась она и,
покачивая бедрами, пошла к «БМВ». Я села в свою «восьмерку» и открыла правую
дверь.
— Садись, Дима.
